– Я могу еще чем-то помочь тебе, Ахилл? – спросила Пентесилея.

Герой удивленно посмотрел на нее.

– Так ты пришла на собрание, чтобы мне помочь?

– Конечно, – она говорила прежним, совершенно бесстрастным тоном – Я едва не разрушила вашего перемирия и должна была как-то это исправить.

– И тебе это удалось.

– Это удалось тебе! – Она говорила, глядя на него снизу вверх, потому что они шли теперь совсем рядом. – Я плохо понимаю спартанский диалект, но речь этого болтливого воина поняла хорошо. Он прав. Так, как ты сказал там, на собрании, не сказал бы никто.

– Ты слышала? – быстро спросил он.

– Да. Я уже стояла у входа. Я никогда не думала, что так просто можно сказать о таких важных вещах.

– И ты не осуждаешь меня и не смеешься надо мной?

– За что?! – изумилась амазонка.

– Ты, рожденная воевать и побеждать, царица самого воинственного племени, одобряешь мой призыв заключить мир? – с усмешкой спросил герой.

Пентесилея тоже усмехнулась.

– Человек рождается не для войны. Если бы ты сумел сам родить человека, то тебе не нужно было бы это объяснять. Да, я не думала, что во время войны можно найти путь к миру. Все равно, как тропу в огне...

Они вновь замолчали. Впереди показались мирмидонские шатры.

– Ты уедешь сейчас или утром? – спросил Ахилл царицу.

Что-то неуловимое появилось и исчезло в ее взгляде. Несколько мгновений она колебалась, потом проговорила:

– Я ранена. Не заметила сразу, но потом почувствовала. Твое копье, пройдя через седло, достало меня наконечником. Рана на бедре, с внутренней стороны. Я ее промыла и зашила, но она довольно глубока и полностью закроется через сутки. Сейчас ехать верхом – значит разбередить ее. Ты будешь до конца великодушным и позволишь мне провести сутки в твоем шатре?

– Оставайся. Я поставлю стражу. На всякий случай.

– А ты сам? Ты куда-то уйдешь?

В ее голосе был почти вызов, как и в глазах, но Ахилл сделал вид, что не заметил этого.

– Мне нужно увидеть Гектора и рассказать, что здесь произошло, – сказал он, понижая голос, чтобы Антилох его не услышал. – К тому же мой шатер не так велик, как жилище Атрида, и ложе у меня одно.

– Я могу лечь на что угодно! – пожала она плечами. – Амазонки привыкли спать на любой постели.

– Но раненой амазонке лучше спать на постели настоящей. Мои рабыни приготовят тебе воду для мытья и пищу к ужину. Антилох!

Ахилл возвысил голос, и юноша тотчас его догнал. Базилевс велел ему поставить стражу у шатра и, пообещав царице прийти утром, отправился нав обычный вечерний обход лагеря.

А боль в сердце почему-то росла и росла. Он не знал ей названия и не понимал, отчего она не уходит. Что-то страшное сделала с ним женщина с синими жаркими глазами, что-то такое, от чего он не мог спастись. Она, проигравшая ему поединок, победила его в более опасном бою, и рана, нанесенная ею, заставила забыть о боли, причиняемой другими ранами, хотя они по-прежнему сильно болели...

Закончив обход, Ахилл не удержался и вернулся к своему шатру. Стража стояла вокруг него, зорко охраняя царицу амазонок, хотя никто не думал на нее нападать.

– Мы сделали все, как ты сказал, – тихо проговорила, подходя к нему, Брисеида и привычно поклонилась, когда базилевс обернулся к ней. – Она... Эта женщина останется здесь, господин мой?

Плохо скрытая тревога в голосе рабыни почти насмешила Ахилла. Даже невольница способна ревновать! А он? Отчего он не ревнует Пентесилею к Гектору? А ведь в самом деле, совсем не ревнует! Откуда же эта боль?

– Послезавтра она уедет, Брисеида. Это не моя женщина. И она не пленница, а гостья в моем лагере.

Он подошел ко входу в шатер и осторожно приоткрыл полог. Внутри горел небольшой масляный светильник – Ахилл приказал рабыням оставить в шатре свет. Пентесилея лежала на его постели, полуобнаженная – на ней осталась лишь кожаная набедренная повязка. Доспехи были сложены в ногах ложа. Черные волосы волнами закрывали спину и плечи амазонки. Сперва базилевсу показалось, что она спит, но легкое подрагивание спины и рук подсказали ему, что это не так, а вслушавшись, он уловил рыдания, слегка заглушенные подушкой, в которую Пентесилея уткнулась лицом.

Ахилл почувствовал стыд от того, что невольно подсмотрел ее слабость. И вместе с тем волна горячей нежности едва не толкнула его подойти к ней, чтобы утешить, хотя бы просто провести рукой по этим распавшимся в беспорядке волосам, по мокрой от слез щеке... Но он знал, что Пентесилея не простит ему этого.

Тихо-тихо ступая, базилевс отошел назад, опустил полог шатра и, еще раз глянув на своих воинов, застывших с полуопущенными копьями, пошел прочь от лагеря.

– Вот видишь, она так и не может меня простить! И молчит, и молчит целый день... С ума сойти можно!

При этих словах мужа Андромаха, с преувеличенным старанием начищавшая закопченный глиняный горшок, обернулась через плечо и сердито бросила:

– О чем же прикажешь говорить, муж мой? Все, что происходит сейчас, и без слов понятно, а о прошлом ты, как я теперь поняла, не хочешь разговаривать со мной... Ты мне ничего не рассказывал, и я не дерзаю спрашивать!

– Я рассказывал тебе все, все, что со мной было, чуть ли не со дня рождения! – воскликнул Гектор. – А если я о чем-то умолчал, то только о том, что могло бы тебя огорчить!

– И как часто в твоей жизни бывало что-то, что теперь бы меня огорчило? – уже совсем резко спросила молодая женщина и вновь принялась яростно скоблить горшок, все ниже опуская голову, лишь бы мужчины не видели, что она плачет.

– И вот так третий день подряд! – с отчаянием воскликнул Гектор, бросая на Ахилла почти умоляющий взгляд – Скажи ей, прошу тебя, что мы с тобой об этом говорили и что я объяснял тебе, почему не мог...

– Да хватит тебе, наконец! – не выдержал Ахилл. – В чем ты оправдываешься?! Что в двадцать семь лет, или сколько тебе тогда было... что ты в этом возрасте женился, не сохранив до того целомудрия?! Гектор, но это же безумие!

– Ты это Андромахе скажи... – мрачно произнес троянец, в досаде обламывая уже десятый или двадцатый корешок на стене грота и кидая его в слабо тлеющий очаг.

– А по-моему, – усмехнулся Ахилл, – все дело только в том, что у вас в Трое женщинам слишком много позволено. И они до того привыкли делать то, что им угодно, что решили даже судить своих мужей. Так вам и надо!

Андромаха бросила на него быстрый взгляд и опустила глаза, понимая, что раздражение Пелида вызвано на самом деле вовсе не ею и не словами Гектора. Но Гектор, которого размолвка с женой привела в самое мрачное расположение духа, воспринял слова базилевса как обиду.