Ахилл замолчал. Ему казалось, что сейчас шатер огласится шумом, что ему вновь станут возражать, быть может, он услышит чьи-то дерзкие слова. Он, Ахилл, назвал себя трусом! Теперь ему могут сказать все, что угодно, и придется смолчать... И только бы хватило воли вновь говорить и вновь убеждать их!

Но все молчали. Вероятно, Агамемнон обдумывал, как ответить герою, и какие найти слова, чтобы они всех переубедили. Но ему было слишком трудно – в эти мгновения он почему-то видел белые, как молоко, ступени микенского дворца и крошечного мальчика, своего сына Ореста, смешно, вперевалку бежавшего ему навстречу по этим ступеням... Вот так он и побежит, когда корабли войдут в гавань... Так? О, боги, да нет же – Оресту сейчас четырнадцать... пятнадцать лет! Он уже почти мужчина...

– Могу я просить слова на вашем собрании?

Голос, прозвучавший в полной, непривычной тишине, вернул базилевсов к действительности. Они разом посмотрели на вход и увидели... Они увидели в первый момент лишь фигуру воина в доспехах и шлеме и тут же поняли, что на нем не ахейские доспехи!

– Кто это? – приходя в себя, воскликнул Агамемнон – Кто просит слова у нас?

– Я, Пентесилея, дочь Ариции, царица амазонок.

Ахилл ахнул так громко, что его не могли не услышать. Но вскрикнули и многие другие базилевсы и воины. Такого никто не ожидал. Между тем амазонка вошла в шатер и остановилась в середине круга. Она была в своем боевом облачении, которое, неизвестно когда и как, сумела привести почти в идеальный порядок. Начищенные пластины нагрудника сверкали, сдвинутый на затылок шлем отражал свет факелов. Она была без оружия, только рукоять памятного Ахиллу ножа по-прежнему торчала из ножен на ремнях сандалии.

– Как ты попала сюда и как сюда прошла?! – выдохнул Атрид старший.

– Ты – царь Агамемнон? – повернулась к нему Пентесилея и, по обычаю амазонок, вскинула правую руку ладонью вверх и затем приложила ко лбу. – Я приветствую тебя. Сюда я вошла потому, что пришла невооруженной и сказала твоим воинам, что иду с миром. И это, действительно, так. Я билась в поединке с Ахиллом, и он меня победил, однако отказался брать в плен и подарил мне свободу. И я пользуюсь этой свободой, чтобы исправить, хотя бы отчасти, причиненною мною зло.

– О чем ты? – глухо, не скрывая изумления, спросил верховный базилевс.

– Я напала на ваш лагерь и поставила под угрозу перемирие ахейцев с троянцами. Но вы все должны знать – это не была воля царя Приама. Возьми это, Атрид Агамемнон, и прочитай, чтобы слышали все!

Она вытащила из небольшой сумки, вшитой в ее пояс, кусок тонкого пергамента и подала царю. Агамемнон взял лист, развернул и прочел вслух:

«Благодарю тебя, достойная и могущественная царица Пентесилея, за предложение помощи! Но отказываюсь от нее и убеждаю тебя именем Артемиды, покровительницы амазонок, и светлого Аполлона, покровителя Трои, и всех Олимпийских богов, не вести своих отрядов к нашему осажденному городу. Сейчас между нами и данайцами заключено перемирие, которое может, наконец, завершить эту бесконечную войну. Мы уплатим дань, и они уедут. Вести войну мы больше не можем: в поединке с Ахиллом пал мой сын Гектор, главный защитник Трои, и без него ни о каких сражениях с войском Агамемнона не может быть и речи. Твое вмешательство лишь повредит нам. Еще раз приношу свою благодарность и верю, что смогу позвать тебя в Трою уже в мирное время. Царь Приам, волею богов повелитель Трои и Троады».

– Я думаю, ты не заподозришь меня в подделывании письма, царь!

Пентесилея улыбнулась, и в ее надменной улыбке промелькнула усталость.

Между тем, несколько голов наклонились к кусочку пергамента, который держал Агамемнон, придирчиво его разглядывая.

– Это, несомненно, рука Приама, – заметил Одиссей.

– Да, – подтвердил и Менелай. – Я тоже узнаю его руку. Ну что же, кажется, он и вправду не нарушал перемирия, а Эней просто такой же наглец, как Парис. Должно быть, в их роду таких несколько...

– Я благодарю тебя, царица, за... за то, что ты помогла нам решить очень важный вопрос! – Агамемнон вовремя понял, что необходимо вернуть себе внимание всех. – Теперь мы можем продолжить переговоры с тро-янцами.

– Эвоэ! – крикнули разом несколько голосов и в смущении умолкли.

Ахилл повернулся к базилевсам и вскинул свой меч.

– Хвала великому Атриду Агамемнону! Слава его мудрости и доблести! – воскликнул он.

– Эвоэ!!! – загремел уже весь шатер.

И вдруг снаружи, из густой и, казалось бы, непроницаемой темноты, совсем близко, раздалось:

– Эвоэ! Перемирие не нарушено!

И чуть дальше:

– Эвоэ! Слава нашим базилевсам!

– Нас подслушивали! – темнея, воскликнул Менелай.

– Нет же! – осадил брата Атрид старший. – Это же наша стража... Они стояли почти у входа в шатер и, ясное дело, все слышали. Ну, а до остальных сейчас все это дойдет.

– Я могу идти? – спросила Пентесилея, обращаясь не к Агамемнону, а к Ахиллу, с которым стояла теперь лицом к лицу, но на достаточном расстоянии, чтобы смотреть ему в глаза, не запрокидывая голову.

– Я провожу тебя, царица, – ответил тот.

Никому не пришло в голову удерживать амазонку. Вдвоем они вышли из шатра Агамемнона, прошли мимо стражи и двинулись в молчании прочь от микенского лагеря, по направлению к лагерю мирмидонцев. За Ахиллом на некотором расстоянии последовал Антилох с зажженным факелом.

Из темноты сбоку вынырнула тень и проявилась в неровной полосе света, оказавшись спартанским воином Терситом.

– Дозволено ли мне будет спросить у великого Ахилла, отчего это мой богоподобный царь Менелай снова собирается меня убить? – спросил смутьян, сохраняя, однако, некоторое расстояние между собой и базилевсом.

– Так ты все-таки подслушивал, скотина? – без всякой злобы спросил Ахилл.

– И не я один, – кивнул Терсит. – Разговор-то был интересный... Зато это я закричал, между прочим: «Слава нашим базилевсам!» Да-да, я! Славить надутого индюка Агамемнона, уж прости меня, великий герой, мой поганый язык не повернулся, а кричать «Слава Ахиллу!» означало бы снова перессорить тебя со всеми этими прекраснейшими царями! Вот я и восславил их всех, хотя слава тут только твоя... А я-то, дурная моя башка, думал, что ты не слишком речист! Да никакой мудрец, ни в каком совете старейшин не сказал бы лучше тебя, богоравный!

– Замолчишь ли ты наконец, Терсит, или дать тебе затрещину, чтоб отучить от болтовни? – в смущении поглядывая на Пентесилею, воскликнул Ахилл.

– А вот этого не надо! – Терсит отскочил в темноту, но тут же вновь появился, выглядывая теперь из-за спины идущего с факелом Антилоха. – Не надо мне твоих затрещин...

Спартанец растворился в ночи, и некоторое время они шли молча.