Несмотря на столь мрачные эпизоды, такие города, как Тарракон, процветали. Традиция создавать городские поселения вдоль средиземноморского побережья уходила корнями в прошлое. Греческие и карфагенские колонии зачастую сливались с местными общинами в единое целое. В ходе развития иберийских поселений в них появились магистраты, ведавшие делами управления, и советы, занимавшиеся административной деятельностью, что хотя бы в некоторой степени делало необходимым использование письменной формы местного языка, хотя алфавит заимствовался у финикийцев или у греков. В конце Второй Пунический войны в Испании поселилось некоторое число римских воинов; со временем население возросло, особенно в I в. до н. э. Другие италийцы и римляне отправлялись в Испанию, ища возможности вести торговлю и, прежде всего, разрабатывать богатые залежи полезных ископаемых, в том числе золота и серебра. Значительное число испанцев служило в качестве союзников в римской армии, и некоторые из них получили гражданство; до нас дошла надпись 89 г. до н. э., зафиксировавшая дарование гражданства турме (кавалерийскому отряду, обычно состоявшему приблизительно из тридцати человек), сражавшейся под командованием отца Помпея Великого.[407] Сам Помпей проявлял еще большую щедрость в даровании гражданства членам верхушки общин, помогавшим ему в борьбе с Серторием. Среди них был Луций Корнелий Бальб из Гадеса (нынешний Кадис), который впоследствии сделался одним из доверенных лиц и помощников Юлия Цезаря. После мартовских ид он оказывал помощь его наследнику деньгами и советами, употребляя свое влияние в его поддержку. Бальб стал первым человеком из числа тех, кто, будучи рожден за пределами Рима, сделался консулом в 40 г. до н. э., когда он получил должность консула-суффекта.

Гадес был исключительно богатым и процветающим торговым городом, и землевладельцы, имевшие открытый доступ к морю, уже начали производство товаров для выхода на рынок Италии и других земель. Важнейшее место в экспорте предстояло занять оливковому маслу, а также получаемым путем брожения соусам к рыбе, таким как знаменитый garum. Географ Страбон, принадлежавший следующему поколению, отметил, что в одном только Гадесе проживало 500 граждан, не только имевших римское гражданство, но и принадлежавших к всадническому сословию. Во всей Италии вряд ли нашелся бы город (не считая, разумеется, Рима), который мог бы этим похвастаться. Немногочисленные жители Испании наподобие Бальба, и его племянника и тезки, получившего статус консуляра и ставшего проконсулом Африки, отправлялись в Рим, чтобы сделать там политическую карьеру.

Это не означало разрыва их связи с родными общинами: в особенности это касалось Бальба Младшего, который потратил значительные суммы на устройство зрелищ и возведение различных архитектурных сооружений в Гадесе. Другие города тоже обзаводились театрами и амфитеатрами благодаря щедрости местных аристократов, провинциальных наместников или самого Цезаря Августа, что позволило им приобщиться к музыкальной и драматической культуре res publica, а также познать жестокий вкус гладиаторских боев. Все это было весьма популярно и являлось признаком распространившегося желания стать римлянами или, по крайней мере, вести аналогичный образ жизни. Многие принимали «римские» имена еще до того, как получали римское гражданство, а на юге была особенно распространена мода на ношение тоги. В эти годы на монетах перестали чеканить легенды на иберийском языке – теперь они составлялись только на латинском.[408]

За пределами средиземноморского побережья многие общины еще долго продолжали оказывать сопротивление, что наряду с их географическим положением замедлило наступление мира, в условиях которого они (или, по крайней мере, местная аристократия) вписались в имперскую систему. В центральных районах Испании господствовали кельтиберы, крупная племенная группа, представители которой говорили на одном из кельтских языков, родственном языку жителей Галлии и Бретани, хотя имевшаяся в Античности версия, будто кельтиберы являли собой смешение иберов и вторгшихся в Испанию галлов, ныне считается неверной. Помимо языка их обычаи и материальная культура имели мало общего с кельтскими по ту сторону Пиренеев. К северу от кельтиберов жили астуры и кантабры, распадавшиеся на обособленные группы, зачастую концентрировавшиеся вокруг отдельных укрепленных поселений на холмах. Лишь немногие римские армии проникали в те отдаленные края, и ни одна не осталась здесь на сколь-нибудь продолжительное время. При триумвирах состоялось всего несколько триумфов за победы, одержанные в этих землях.[409]

У нас нет особых оснований сомневаться в том, что некоторые из этих племен, по-прежнему сохранявших независимость, устраивали набеги на кельтиберов, обитавших по соседству на территории римской провинции и ведших более цивилизованный образ жизни. Рейды с целью грабежа имели широкое распространение на самых различных этапах истории античного мира. Оружие было весьма распространено на Пиренейском полуострове задолго до появления там карфагенян или римлян; отсюда можно сделать вывод, что ни те, ни другие не обрушили войну на прежде мирное местное население. Это не значит, что вторжение Рима и Карфагена никак не изменило характера военных действий и не сделало их более ожесточенными: сказалось и то, что стороны вступили в открытый конфликт, и непомерные аппетиты интервентов, требовавших сил для наемных и союзнических войск. Воздействие завоевания, длившегося полтораста лет, а также последовавших за ним гражданских войн, не могло не нанести ущерба всем без исключения общинам, проживавшим на весьма обширной территории, и ужесточило борьбу за существование в неприступных горах Кантабрии, где даже в лучшем случае приходилось довольствоваться малым. Все это не могло не усиливать искушения ограбить соседей, казавшихся легко уязвимыми.[410]

Вполне возможно, что Август с самого начала планировал завершить завоевание Испании покорением ее северо-западных территорий. Задача носила вполне ограниченный характер; казалось, что кампания протянется всего несколько лет. Хотя осуществить ее на столь труднодоступных территориях представлялось делом нелегким, здесь отсутствовала возможность катастрофы такого масштаба, как при нападении на британцев и особенно парфян. Тот факт, что воевать предстояло не с невиданным и не со знаменитым противником, сам по себе обеспечивал Августу некоторые преимущества. Он свидетельствовал о том, что в интересах государства Цезарь охотно готов осуществлять действия, не поражающие размахом, и держит свое обещание навести порядок в провинциях, оказавшихся под его властью. К весне он покинул Тарракону и направился на север, чтобы присоединиться к армии, мобилизованной с целью «усмирения» жителей Кантабрии.

«Осторожный полководец лучше безрассудного»

Император Цезарь Август оставался прежде всего военным вождем: его власть в государстве все так же основывалась исключительно на том, что под его началом находились силы более крупные, чем под началом других. По современным меркам он был и оставался военным диктатором, хотя всегда старательно уклонялся от именования этим титулом в том значении, которое было принято у римлян. Несмотря на то, что внешне он отказывался от власти и в начале 27 г. до н. э. принял возложенные на него сенатом обязанности с неохотой, на него невозможно было оказать давление до тех пор, пока он продолжал сохранять монополию в области военного командования. Легионы подчинялись ему, а сенат не имел здесь права голоса; более того, сенаторы утратили контроль над набором и роспуском легионов и других соединений. Хотя Август имел обыкновение просить одобрения сената в отношении условий солдатской службы, но никакого обсуждения или возможности возражений не предполагалось. В прошлом управление легионами, в том числе выдвижение на должность трибуна, а также назначение и продвижение по службе центурионов, в значительной мере делегировалось наместникам провинций. Формально ситуация не изменилась – с той разницей, что для основной части армии этим наместником был и оставался сам Август. Честолюбивые офицеры, желавшие сделать хорошую карьеру, нуждались в одобрении с его стороны.[411]