Серьезные дела Королевского уголовного суда зачастую удручают не меньше. Хотя отдел Королевской уголовной прокуратуры, специализирующийся на изнасилованиях и серьезных преступлениях на сексуальной почве, и выполняет свои обязательства по разглашению существенной информации более тщательно, чем это наблюдается в основном потоке дел в прокуратуре, «хороший» показатель в чуть более чем 51 % (8) сложно назвать поводом для гордости. Ведь он означает, что почти в половине дел, связанных с обвинением в совершении тяжких преступлений на сексуальной почве – таких, как дело Уоррена Блэквелла, – прокуратура не справляется со своими установленными законом обязанностями по разглашению материалов. Причем имейте в виду, что вся эта статистика учитывает лишь известные случаи недобросовестной работы – ошибки и задержки, которые были обнаружены и документированы. О судебных ошибках вроде той, что случилась с Уорреном Блэквеллом, не пишут в официальных отчетах. Они всплывают, лишь когда кто-то очень постарается докопаться до истины.

В проблемах с разглашением существенной информации нет ничего нового. О ней говорится в одном докладе за другим на протяжении многих лет. И подобный уровень халатности государственных органов продолжает существовать, несмотря на нашу состязательную модель. Солиситоры и барристеры защиты активно подгоняют обвинение, чтобы оно лучше выполняло свою работу, доводило расследование до конца, а также пересматривало свое решение по поводу того, какие материалы подлежат разглашению. Я содрогаюсь от одной только мысли о том, сколько всего может упускаться из виду в следственной системе судопроизводства, в которой для стороны защиты не предусмотрено какой-либо осмысленной роли в процедуре расследования или составлении предъявляемого судье досье по делу. Неужели можно в здравом уме заявлять, с учетом всего, что известно о работе государственных органов обвинения, что государство будет лучше справляться со своими обязанностями без противовеса в виде стороны защиты, активно исправляющей все его оплошности? С учетом того, с каким трудом прокуратуре даются ее нынешние обязанности, готовы ли мы передать в руки государства те функции, что сейчас исполняются адвокатами защиты? И не обернется ли это увеличением количества уорренов в наших тюрьмах?

Еще одним важным фактором, о котором стоит сейчас упомянуть, является положение дел с лабораторной экспертизой в наших уголовных судах. Лабораторная экспертиза играет все более и более значимую роль в разбирательствах по уголовным делам. Опыт показывает, что ее результаты особенно убедительно действуют на присяжных, которые зачастую оказываются очарованы заявлениями экспертов со свидетельской трибуны о безошибочности применяемых ими методов. В некоторых делах результаты лабораторной экспертизы буквально становятся единственными доказательствами по делу: так, одного только совпадения образцов ДНК без каких-либо других материалов, способных привязать подозреваемого к месту преступления, может оказаться достаточно для вынесения обвинительного приговора (9).

Вера в непогрешимость экспертного мнения привела к некоторым из самых чудовищных судебных ошибок в истории, включая серию ошибочных обвинительных приговоров матерей за убийство своих детей на основании показаний впоследствии разоблаченного педиатра, выступавшего в качестве эксперта на стороне обвинения, Роя Медоу. «Закон Медоу» – его гипотеза о том, что одна внезапная смерть младенца является трагедией, две вызывают подозрение, а три уже являются убийством, была подкреплена ошибочным статистическим анализом. С ее помощью в 1990-х был осужден ряд женщин, утверждавших, что их дети трагически скончались от естественных причин. Хотя Апелляционный суд и отменил большинство из этих обвинительных приговоров в 2000-х годах, нанесенный некоторым из этих женщин ущерб был непоправим. Салли Кларк, солиситор, осужденная в 1999 году за убийство двух своих сыновей младенческого возраста, в 2003 году выиграла апелляцию по этому делу, однако умерла при трагических обстоятельствах четыре года спустя, так и не оправившись от последствий этой самой жестокой судебной ошибки в истории (10).

Зная то, какое сильное влияние оказывают показания экспертов (сюда относятся прежде всего и результаты проводимых ими экспертиз, которые они сообщают, давая в суде свои свидетельские показания) на присяжных и на обвинение, очевидно, насколько важна их точность. Вместе с тем качество судебных экспертиз неумолимо падает. Стремясь сэкономить больше денег, правительство в 2012 году закрыло судебно-криминалистическую службу, и с тех пор лабораторную и криминалистическую экспертизы поручают частным фирмам либо проводят внутренними силами полиции. Регулятор работы судебных экспертов в своем испепеляющем докладе 2017 года обличил эти предсказуемо не оправдавшие себя методы экономии. Система тендеров привела к постоянной текучке фирм, выполняющих услуги по проведению судебной экспертизы, и работа то и дело кочевала из рук в руки, что привело к «снижению качества оказываемых услуг и потере навыков» (11). Не было никаких утвержденных стандартов применяемых научных подходов, а интерпретация результатов экспертизы могла сильно варьироваться в зависимости от фирмы. Лишь единицы организаций смогли в 2017 году пройти аккредитацию и доказать соответствие базовым стандартам компетентности.

Больше всего ужасали выявленные регулятором случаи загрязнения биологических материалов, когда в рассматриваемые образцы по неосторожности попадали инородные материалы. Риск подобных ошибок был особенно велик в специализированных центрах помощи жертвам сексуального насилия и в полиции, где были обнаружены «ряд вызывающих опасение проблем, связанных с загрязнением биологических образцов» при медицинском осмотре подозреваемых и их предполагаемых жертв (12). Так, в одном таком примере следы ДНК из образца, взятого у одной потерпевшей в таком центре, были обнаружены в мазках другой потерпевшей по совершенно другому делу, проходившей осмотр в том же самом учреждении. В другом случае одного и того же медработника попросили осмотреть и потерпевшую, и подозреваемого по одному и тому же делу. Если бы ДНК подозреваемого была обнаружена в мазках потерпевшей, то это стало бы достаточно убедительным доказательством того, что сексуальный контакт состоялся, однако действия медика, проводившего обследования, полностью бы дискредитировали любые подобные результаты. Нельзя было бы с точностью установить, была ли ДНК передана в результате прямого контакта между потерпевшей и подозреваемым или же она была перенесена с одного образца на другой в ходе обследования. Если дело было в последнем и факт загрязнения не был выявлен или предан оглашению, то в итоге мы получили крайне убедительные – но при этом потенциально в корне неверные – экспертные доказательства вины потерпевшего, на основании которых присяжные могут вынести обвинительный вердикт.

Дело, конечно же, не только в компетенции или, скорее, ее отсутствии. Еще одним предположением, лежащим в основе Следственного судопроизводства, является то, что мотивы государства безупречно чисты.