- Ничего я понимать не собираюсь, - Есеня ощетинился. Рука его подрагивала.

- Нельзя открывать медальон, не слушай его! Он одержим, он хочет власти, он рвется к ней и не станет считаться с чужими жизнями!

- Это неправда!

- Это правда. Я старше и умней.

- Даже если это правда, пусть лучше власть будет у Полоза, а не у вас. Полоз не станет отбирать чужое!

- Ты не понимаешь! Это бунт, это восстание, это гражданская война! Люди будут убивать друг друга, и только потому, что этот простолюдин возомнил себя достойным власти над городом!

- Это ты возомнил, что чем-то лучше меня! И его… - Есеня вдохнул. - Всех нас!

- Нельзя от обиды хвататься за оружие! Нельзя потрясать основы только потому, что кто-то посмотрел на тебя свысока! Неужели ты не видел Кобруча? Неужели ты хочешь Оболешью бедности и голода? К власти придут разбойники, их сыновья разжиреют на отобранных у народа деньгах, а все остальные скатятся в пропасть нищеты. Ты этого хочешь? Власти разбойников?

- Я хочу, чтобы мой отец снова стал добрым и веселым. И мне наплевать, кто придет к власти!

- Ты рассуждаешь безответственно!

- Да мне плевать! - заорал Есеня. - Убирайся прочь! Убирайся! Или я тебя убью! Ты дрянь, ты предатель, ты побоялся сам драться с Полозом, ты нанял убийц! Убирайся!

Избор ссутулился вдруг и закрыл лицо руками.

- Я не хотел никого убивать. Я не хотел, поверь мне… Мне нужен был только медальон.

- Уходи! - взмолился Есеня. - Уходи, или я тебя сейчас убью!

Избор, почуяв его слабину, шагнул вперед, но Есеня с размаху жахнул цепом, целясь Избору в лицо. Тот прикрылся левой рукой, вскрикнул и упал на колени, прижимая руку к животу. Есеня замахнулся еще раз, и тогда Избор испугался, закрывая голову обеими руками.

- Я уйду. Не убивай меня, - сказал он, и Есеня опустил занесенную руку.

- Я бы взял с тебя слово, что ты никогда ко мне не подойдешь, но я не верю твоему слову… - прошипел он.

Избор поднялся на ноги, продолжая прикрываться руками, отошел на несколько шагов и крикнул:

- Вы все - разбойники и убийцы! И есть только одно достоинство у того, что вы задумали: без медальона таких, как вы, будут вешать!

- Ты сам - вор и убийца! - рявкнул Есеня и подобрал нож.

Он долго смотрел на скалу, за которой скрылся Избор, а потом медленно, словно во сне, опустился на колени над Полозом.

- Полоз, - шепнул он и тронул его за плечо, - Полоз, вставай… Они все ушли, слышишь?

Полоз не шелохнулся. Теперь он лежал лицом вверх, в расстегнутом полушубке и разорванной рубахе - разбойники обыскали его и срезали кошелек.

- Полоз, пожалуйста… ну скажи что-нибудь, а?

Есеня тронул его щеку - она показалась ему холодной. Он так испугался этого холода и не верил, что Полоз мертв!

- Полоз! Ну не надо, не надо… - слезы побежали из глаз. Есеня припал ухом к его груди в надежде услышать сердце, и вдруг из горла Полоза вырвался странный булькающий звук, грудь вздрогнула, и приоткрылся рот. Его стошнило! И тут же Полоз закашлялся и захрипел, едва не захлебнувшись собственной рвотой.

Есеня не знал, что делать! Радость от того, что Полоз жив, сменилась отчаяньем: да он же сейчас задохнется! Захлебнется и умрет!

Его вырвало снова, он снова захрипел, и звук этот был так страшен! Есеня потряс Полоза за плечи, чтоб тот очнулся, но это не помогло, только усилило рвоту: она текла изо рта и из носа, конвульсии сотрясали его тело, лицо покраснело и начало наливаться синевой, он задыхался! Есеня запрокинул голову и завыл, сжимая кулаки: от бессилия, от страха, от боли! Слезы капали и текли за воротник и под шапку по вискам.

- Помогите! - заревел он во весь голос. - Помогите! Помогите!

Его голос тонул в шуме прибоя, и ветер уносил крик в сторону.

- Помогите, помогите, помогите! - орал Есеня изо всех сил, потому что ничего больше не мог сделать! Рыдания трясли его грудь, и он захлебывался ими, как Полоз рвотой.

- Помогите! - Есеня закрыл лицо руками, уткнулся носом в колени и шептал: - Помогите… помогите…

Шаги он услышал только когда человек подошел вплотную - море заглушило все остальные звуки: над Полозом склонился старик, худой и одетый в лохмотья, с редкой и длинной бородой, похожей на серую мочалку. Впрочем, смотрел он недолго, перевернул Полоза сначала на бок, а потом положил его грудью на свое колено.

- Ну и чего ты орал? Надо было просто повернуть ему голову! - скрипучим голосом сказал старик.

Есеня вмиг перестал плакать. Полоз все еще хрипел, всхрапывал и кашлял. Старик легко постучал ему по спине, а потом сделал какое-то непонятное движение, стиснув ребра Полоза пальцами. Изо рта у него вылилась целая струя, Полоз кашлянул еще раз и замолк.

- Набок голову надо поворачивать, если человека без сознания несет верхом, чтоб не в дыхательное горло текло, а наружу выходило, - назидательно проворчал старик, - можно и догадаться.

Есеня всхлипнул, сглотнул и вытер нос рукавом.

- Отнесем его ко мне, - старик поднялся. - Я буду держать за плечи, а ты - за ноги. Здесь недалеко.

Вор и убийца… Избор полулежал в глубоком кресле перед дымившим камином верхней галереи постоялого двора. Перебитые руки, спрятанные в аккуратные лубки, покоились на подушках, уложенных на подлокотники. Вор и убийца… С чего все началось? Когда он успел превратиться в чудовище? Такое чудовище, что мальчишка посмел сказать: «Я не верю твоему слову»? Кто поверит слову вора и убийцы? И чем он лучше тех разбойников, которым заплатил за нападение на Полоза?

В детстве отец говорил ему: всякий дурной поступок, если ты не поспешишь его исправить, повлечет за собой следующий дурной поступок. Избор тогда разбил вазу, приготовленную в подарок семейству Огнезара, и спрятал осколки в саду, за беседкой. Когда пропажа обнаружилась и слуги, сбившись с ног, искали ее по всему дому, он спрятался в комнате и молчал. Конечно, отец догадался, что без детских шалостей тут не обошлось, и вызвал их с сестрой в кабинет. Избор почему-то испугался. Не того, что разбил вазу и ему за это попадет, нет. Он испугался того, что не признался в своем поступке и заставил всех вокруг волноваться. Поэтому, когда отец спросил его о вазе, он солгал, что не видел ее. Но отец не отступился, догадавшись о чем-то, и Избору пришлось сказать, как он видел старого слугу, уносившего осколки вазы в сад, к беседке. Он надеялся, что после этого вазу искать перестанут.

Старый слуга плакал и клялся, что вазы не разбивал. Избора поразило тогда, что старик нисколько не боялся наказания - он был потрясен оговором, он верил в справедливость господ, которым служил много лет, и слезы его были слезами обиды и горечи: как вы могли подумать, что я не сказал вам о своем проступке?