Как нельзя более ясно, что именно Цицерон считает «естественным» порядком общества. Для него вопрос состоит только в том, какими способами наилучше сохранить нормальные общественные отношения. Цицерон давно ушел из партии популяров, отрекся от демократической программы. Он видит в демократических движениях только опасность для общественного спокойствия. Нет ничего хуже, как предоставлять массе чрезмерную свободу. «В своей крайности вольность сама превращает свободный народ в рабов». Из корня народного своеволия как бы непосредственно и сама собою вырастает тирания. Цицерону кажется необходимым ограничить, оттеснить подальше слишком разнуздавшийся народный элемент. Но этого мало; он желал бы также ради общественного спокойствия усилить принцип единоличной власти. В идеальной форме государства, представляющей соединение трех основных принципов, «должен быть элемент выдающийся и царский, другая доля должна быть по достоинству отведена авторитету знатных, а известные стороны предоставлены суждению и воле массы».

Что крайне любопытно в этом определении, Цицерон не стесняется нисколько термина regale; монархический элемент в государстве кажется ему естественным и полезным; поэтому он, не затрудняясь, рекомендует, в качестве наилучшего строя, старинный порядок легендарной царской эпохи. Царская власть вполне соединима и с конституционной жизнью. В заключение вышеприведенного места встречается и термин «конституция», почти в его новоевропейском смысле. «Эта конституция, – говорит Цицерон о соединении трех форм, – во-первых, в высокой мере соответствует справедливости, вне которой общество свободных людей не может долго жить, во-вторых, она обладает устойчивостью».

Надо, однако, иметь в виду, что желательный в глазах Цицерона царь – не династ, не одна-единственная фамилия, господствующая по праву наследства, а так сказать, пожизненный выборный президент. Публицист одобряет принцип царской власти, постоянство авторитета в известных руках, но не ее обычную форму, наследственную монархию. «Если сравнить чистые, несмешанные типы, то не только нет основания порицать монархический строй, но я уверен, что следует его поставить несравненно выше других». И это потому, что непрерывная власть одного лица способна наиболее обеспечить спокойствие, благосостояние и справедливое равенство между гражданами. «Нечего и толковать, что это, как я уже сказал, превосходный строй; но в нем есть наклонность превращаться в самый гибельный (тиранию)». Между тем в старинном римском государстве, управлявшемся царями, по мнению Цицерона, имелся как раз корректив против этого зла, имелось вполне действительное предохранительное средство: цари были выборные. Этого не доглядел мудрый законодатель Спарты Ликург, а римляне, хоть и неразвитой народ, напротив, поняли, что царь должен обладать личными достоинствами, а не родовитостью. То же самое доказательство политического ума римского народа Цицерон видит и в учреждении «междуцарей». Смысл римского interregnum’а в том, что государство не может обходиться без царя, но что и царь не должен засиживаться во власти, а обязан очищать, если нужно, место более достойному.

Такого-то авторитетного, выбираемого на большой срок или пожизненно, но в случае нужды подлежащего смене конституционного государя желает видеть Цицерон в современном ему Риме. Должен явиться идеальный устроитель государства и спаситель общества. Книга de republica заканчивается пророческим сновидением Сципиона Африканского Младшего, главного персонажа в диалоге. Все общество взывает к нему: «На тебя устремят свои взоры сенат, все благомыслящие граждане, все союзники и латины; ты будешь единой опорой спасения государства, – словом, необходимо, чтобы ты в качестве диктатора устроил республику»[55].

Но почему так нужен обществу президент республики? Совершенно ясно, что он требуется не для внешнего представительства, не для ведения международной политики. Говоря о значении старинной римской диктатуры, Цицерон указывает ее смысл на войне: тот самый верховный народ, который на форуме кассирует решения начальников, «во время похода повинуется своему командиру, безусловно, как царю: спасти жизнь тут важнее, чем сберечь вольность». Но не эта сторона диктатуры или выборной монархии занимает Цицерона. Конституционный государь важен ему в качестве высшего охранителя закона, судьи и истолкователя права. Это – истинно царственная функция, ее чистейшим типом был царь Нума, который воспроизвел в своей деятельности идеал древних греческих царей. Цицерону представляется во главе государства человек высшей юридической школы, знаток законов, просвещенный в греческой литературе, обладающий легкой и изящной речью, беспристрастный и спокойно-рассудительный. Это, пожалуй, несколько чересчур личный идеализированный портрет автора, который готов представить себя самого президентом республики. Но, читая его книгу, можно выделить личный суетный элемент. Мысль остается весьма определенная. Представитель высшей власти рисуется Цицерону не военным, а гражданским сановником. Избегая терминов «царь», «диктатор», Цицерон придумывает для него особый титул «ректора». Избранный главою республики во внимание к своим огромным знаниям и опыту, ректор государства должен быть освобожден от непосредственной практики, личных аудиенций и переписки, в качестве высшего управляющего, он лишь будет указывать ход управления в республике. Если в качестве ректора республика приобретет правителя с глубоким политическим пониманием, он будет играть роль как бы земного Провидения.

Как ни беден трактат Цицерона в смысле оригинальных политических идей, как ни слаб он в теоретическом обосновании своих положений, но он очень характерен для оценки настроений в среде высшего общественного слоя в Риме; рассуждения Цицерона представляют важный симптом совершающегося превращения политических понятий. В среде principes и, вероятно, также среднего нобилитета многие мирились с наступающей монархией, может быть, даже искали в ней социальной опоры, но в то же время группы правящих фамилий были озабочены тем, чтобы так или иначе ограничить ее конституционными формами, ввести ее в рамки существующего политического обычая.

Интересна еще одна черта в этих поисках нового строя, который мог бы соединить неизбежный факт политической перемены с верностью исконным принципам. Монархическое президенство должно наступить после долгих веков господства коллегионалыюго порядка, который особенно выражался в частой смене должностных лиц, в фактическом верховенстве сената. Неужели оно явится в виде заимствования обычаев раболепного Востока? Конечно, нет; надо найти прецеденты в самой римской истории. И вот Цицерон старается открыть их в царском периоде Рима. Разумеется, не надо останавливаться на последних царях, превративших свое правление в тиранию. Устроителями идеального государства были первые, образцовые цари, первоначальная форма римского устройства была наилучшей. Впоследствии при Августе, когда всячески старались дать монархии историческое оправдание и нарядить ее в республиканский костюм, в ходу была официальная формула «возвращение к первоначальному строю республики». Августовская формула внушена была не одним только учено-археологическим интересом. Она отвечала наметившемуся раньше, еще во времена цицероновского диалога, стремлению примирить аристократию с монархией и найти для этого примирения исторический прецедент.