— Дайте нам еды!

— Дайте работу нашим мужьям!

— Нам нечем кормить детей!

Женщины идут впереди, прокладывая дорогу уголовникам, сезонным рабочим и отребью Отлитого Хусса. Понимают ли, что творят? Понимают ли, что их используют?

— Солдаты отказываются стрелять.

— А вы приказывали?

Сначала офицер отводит взгляд, но потом дергает плечом, смотрит на генерала и твердо отвечает:

— Да!

Но они отказались…

Ни разу до сегодняшнего дня не переживала Заграта столь масштабных гражданских волнений. Бунты случались, не без этого. Бывало, целые провинции полыхали, но армия всегда действовала быстро и решительно. Даже не армия — гвардия. Которая сейчас где-то на юге. Впрочем, во время бунтов им приходилось стрелять в вооруженных мужиков, а не в беззащитных женщин, так что неизвестно, как повела бы себя гвардия сейчас.

— Если отступим, они выйдут к площади Святого Альстера.

А там дворец, в котором трясутся от страха королевские дети.

Посланные в Новый город войска рассеяны, нужно выиграть время, чтобы этот дурак Синклер собрал в кулак хотя бы часть их и занял оборону в Старом городе. Нужна передышка. Нужно задержать толпу…

— Женщины!

— Генерал, куда вы?

Джефферсон дает шпоры, скачет по улице и осаживает кобылу в нескольких шагах от толпы. Один. Совсем один.

— Родные мои!

— Какой ты нам родной?

— Дави кровопийцу!

— Это он приказал стрелять!

— Женщины! Опомнитесь! — Старый генерал вкладывает в голос все свои силы. — Чего желаете вы? Еды? Но разве не король вам помогал? Разве не король открыл для вас государственные склады? Разве не король раздавал зерно? Король заботился о вас! Король опустошил казну ради вас! Женщины! Чего вы добиваетесь…

Лошадь под Джефферсоном опытная, стоит, не шевелясь, не обращая внимания на медленно окружающих ее людей, не мешая генералу. Лошадь олицетворяла само спокойствие, а старик — само красноречие. Он говорит не останавливаясь, говорит убежденно, говорит, стоя посреди толпы, и люди начинают прислушиваться. При появлении Джефферсона толпа слегка притормозила, потом подалась, взяв генерала в кольцо, но дальше не пошла. Бурлит вокруг, но бурлит негромко.

И накопленная ярость постепенно уходит, превращаясь в глухое недовольство. А людей недовольных, просто — чем-то недовольных, на солдат не пошлешь.

— Оружие мне, — шепчет Мучик. Его красивое лицо перекашивает лютая злоба. — Быстро, суки!

Мика понимает, что счет идет на мгновения, и видит только один выход из ситуации.

Кто-то услужливый вкладывает в его руку револьвер. Стоящий впереди дружинник чуть пригибается, Мучик кладет руку на подставленное плечо, тщательно прицеливается в старика и медленно, как учили, давит на спусковой крючок.

— Стоять!

И непонятно, чего в этом требовании больше: наглости или наивности. Эдди притормаживает, объезжая перегородившую улицу телегу, а четверо идиотов решают, что водитель им подчинился. Опускают карабины и шагают к фургону.

— Кого везете?

Двоих снимает Феликс, еще двоих — высунувшийся из люка Би. Трупы еще падают, а машина уже вновь набирает скорость.

Позади раздаются крики, к телеге бегут бунтовщики, кто-то стреляет, но Хвастун и Длинный знают свои обязанности: распахивают задние двери и угощают неприятеля из дробовиков. На прощанье.

— А может, и доедем, — усмехается Эдди.

— Вечно ты каркаешь, — смеется Феликс, торопливо перезаряжая бамбаду.

Альбург пылает. На самом деле домов горит не так уж много: то ли не успели разграбить, то ли ждут ночи, чтобы красивее получилось. На самом деле Альбург пылает ненавистью. Ни одной целой витрины, магазина или лавки. Многотысячный митинг взорвался, объявив Ночь Вседозволенности, и твари полезли из щелей. В надежде как следует отпраздновать день освобождения и набить карманы чужим золотом. В надежде урвать, ухватить хотя бы кусочек.

Из лавки выскакивает бродяга, в его руке мужской костюм. Через витрину видно, что в лавке полно его приятелей — продолжают делить шмотки.

Чуть дальше горит ломбард. Его хозяин повешен на ближайшем столбе. Не груди картонка: «Кровопийца!» А жену хозяина до сих пор насилуют в переулке, она умрет минут через пятнадцать…

Фургон едет по городу, провалившемуся в тартарары, по городу, все дороги которого ведут в Пустоту.

— Мост за следующим поворотом, — предупреждает Эдди и чуть сбрасывает скорость.

Мост Георга V один из самых некрасивых, он украшен только вензелями монарха и выглядит простецки. Зато он очень широк, его трудно перегородить, и даже сейчас, когда на мосту скопилось не менее сотни бунтовщиков, по нему можно проехать.

Феликс цепляет на рукав белую повязку дружинника Трудовой партии, распахивает дверцу, встает на порог и громко вопит:

— Да здравствует свободная Заграта!

— Ура! — отвечают бунтовщики. И машут, приветствуя друзей.

— Да здравствует Трудовая партия!

— Ура!!

— Смерть тирану! — Автомобиль едва ползет, но треть моста уже позади. Вебер смеется, пожимает протянутые руки и кричит: — Мы освободили наш мир, братья! Мы победили короля!

Он надеется на мирную переправу, но посреди моста к фургону выходит главарь:

— Гражданин, вы откуда? — Голос строгий, но тяжелый винный запах не оставляет сомнений в том, что главарь не забыл отпраздновать день освобождения.

— Мы едем в Старый город! — радостно отвечает Феликс.

Машина катится очень медленно, не обгоняет идущего рядом с кабиной бунтовщика, никуда не торопится. Однако подозрения главаря не оставляют.

— Что в фургоне?

— Патроны для дружинников!

— Покажите, гражданин! — требует бунтовщик. — Остановите машину и покажите!

— Хорошо, — обещает Вебер.

Дружелюбно улыбается и стреляет любопытному гражданину в лицо.

На площадь Святого Альстера бунтовщики так и не вышли. Ни «мирные демонстранты», ни погромщики. Мучик попытался отправить к дворцу женщин, однако из бронетягов громыхнули холостым, а потом дали пулеметную очередь, выбив искры из древних камней мостовой. Предупреждение было понято, и отнеслись к нему серьезно: все знали, что в бронетягах сидят наемники и убеждать их, что перед ними «мирные загратийцы», бессмысленно.

Бунтовщики ограничились тем, что заняли все прилегающие к площади улицы, и в Альбурге наступило временное затишье.

— Где Джефферсон?