— Но как же? Во фраке?

— А разве далеко?

— Против приличия!

— Не обращай на это внимания, смешного не будет ничего, а необыкновенное, лишь бы не смешное, не повредит тебе нисколько в глазах женщин.

— Как прикажете.

— Я от души тебе советую. И не упоминай о своем литовском имении. Уж если хочешь искать жены высоко, пусть же будет уверенность, что она истинно тебя любит. Коли примут, зная, что ты беден, ну, тогда это уж должно что-нибудь значить.

Отправили ответ, и Ян задумчивый, но веселый, присел за ужин. Каспар явился прислуживать.

— А гость? — спросил старик.

— Ушел, как только дали ответ; говорит, что ему приказано скорее возвратиться.

— Но ты его угостил?

— Как же, как же! Мы знаем приличия, как сказал кто-то… (Это была любимая поговорка Каспара.)

— Но расспрашивал посланный?

— Как же, как же! Но меня не скоро поймает на удочку, как сказал кто-то. Спрашивал, далеко ли живет паныч? А я отвечаю: о, далеко! — Что же распоряжается имением? — Кажется, — отвечал я. — И должно быть богат? — снова спрашивает. — А я на это: кто ж там знает, как сказал кто-то. Имение его очень далеко.

— Умно отвечал, Каспар, — сказал старик.

— А уж я не наговорю глупостей! — молвил слуга, переваливаясь на одну ногу с какой-то гордостью.

— А потом?

— А потом словно бы кто ему рот зашил, только две рюмки водки выпил.

— И закусил?

— Колбасой, а как же, колбасой!

— Ну, если он закусил, давай же и нам закусить чего-нибудь, — отозвался старик.

Каспар поспешил за другим блюдом, которое состояло из свежего картофеля.

Напрасно будем прибавлять, что Ян не ужинал: в его положении ничего не едят, разве по рассеянию.

Есть в жизни минуты, устрашающие человека, хотя он ничем не может объяснить себе этой боязни, смотря на нее издали. Не всегда вещее предчувствие потрясает сердце и заставляет приостановиться; иногда избыток надежды рождает боязнь, чтобы она не исчезла в одно мгновение. Голова идет кругом, немеют уста, глаза смотрят и ничего не видят, даже мысли, подобные птицам, над которыми кружится невидимый ястреб, и они машут в воздухе ослабевшими крыльями, падают.

Наиотважнейшие, обладающие присутствием духа не узнают себя в те критические периоды жизни; а когда после холодным взором посмотрят на предмет боязни, смеются над ним, как над ребячеством.

Волнуемый таким страхом, подъезжал Ян к Домброве. Он не мог отдать отчета в своей боязни; и хотя изъяснял себе, что страх был неразумным чувством, какой-то болезнью, ребячеством, однако, все боялся чего-то.

Мы возвратимся в комнату Старостины в то время, когда Юлия, утомленная и взволнованная прогулкой, присела на скамеечке у ног бабушки.

— Видишь, дитя мое, — говорила старушка, прикладывая руку к ее вискам, — как тебе кровь бьет в голову! Ты вся покраснела и так измучилась. Сколько раз я просила, чтобы ты не бегала. И Мария позволяет?

— Я говорила Юлии, просила.

— Но, милая бабушка, это мне нисколько не вредит.

— И, слава Богу, но может повредить. Умеренное движение полезно для здоровья, но такое усиленное…

— Когда же и бегать, бабушка, как не в мои годы!

— Умеренно.

— Этого я не понимаю, это уже стеснение.

— Вся жизнь неволя, дитя мое!

— Боже сохрани!

— Что же делать?

— Что? Не поддамся! — сказала Юлия, топая ножкой.

— Дитя, дитя!

— Однако, есть важная новость, бабушка! С нею-то я и летела к вам: тайна открыта.

— Какая тайна?

— А мой незнакомец?

— Твой?

— Наш, то есть мой и Марии.

— Я не признаю его своим, — прервала Мария, краснея.

— Когда мне нельзя сказать мой, должна же я говорить наш.

— И что же твой незнакомец?

— Знаю, кто он.

— Вероятно, что-нибудь неинтересное?

— Однако, милая бабушка, он сын того Дарского, о котором вы мне сами рассказывали.

— Сын Дарского? Я не знала, что у него есть сын.

— Он живет где-то в Литве и приехал только навестить отца. Видите ли, милая бабушка (говорила Юлия, добывая крепость приступом), он дал мне слово приехать к нам. Теперь дело в том, кто его представит? У него никого нет знакомых.

Старушка задумалась; видно было, что ей весьма не нравилось приглашение внучки.

— Как? — спросила она через некоторое время. — Он сам напрашивался на посещение?

— Нет, Боже сохрани! Я его пригласила.

— Ты? Ты, дитя мое?

— А что ж здесь дурного, бабушка? Он прекрасно образованный, любезный молодой человек, наш околоток так пустынен; ловлю кого можно.

Бабушка погрозила внучке.

— Смотри, — сказала она, — что он о тебе подумает?

— Подумает, что я приветлива.

— А если это какой-нибудь повеса, который возмечтает…

— Ничего он возмечтать не может. Не так я его звала к себе. Наконец, бабушка, вы исправите мое приглашение и напишите ему от себя.

— Я, душа моя?

— Да, и сегодня же.

— Этого я не сделаю.

— Почему?

— Мне неудобно.

— Напротив, бабушка. Дарские бедны, а облегчить бедному первый трудный шаг для его самолюбия — право, всегда следует. Если бы он был богат, я не говорю.

— Спрашивается, какая нам в нем нужда?

— Для чего людям — люди? Нам тоже нужно общество.

— Молодой человек… пойдут толки…

— Пусть себе толкуют, не стоит обращать внимания…

— Только не женщине.

— Тем-то и губят себя женщины, что близко принимают каждую болтовню. Мало ли пищи для языков!

— Сама не знаешь, что говоришь.

— Но вы напишете, бабушка?

— Нет, дитя мое, это было бы что-то, не знаю, кажется мне неприличное. Как будто бы мы хотели поймать его.

— Поймать! Разве же кто-нибудь о нас подумает подобным образом? Разве же мы в этом нуждаемся?

— А наконец, дитя мое, есть еще одна важная причина, по которой я не решаюсь принять у себя молодого Дарского.

— Какая же?

— Это не тайна, и я расскажу тебе. Дарские всегда были честными людьми, но своими странностями потеряли уважение в соседстве и совершенно удалились от общества. Когда они были богаты, презирали других, а обеднев, гордились снизойти к людям. Один раз только старик Дарский имел неприятность с одним из близких наших родных, и встреча эта оставила по себе память и непримиримую ненависть.

— С кем же это, бабушка?

— С председателем.

— С председателем?..

— Он и Дарский сошлись в доме одного бедного шляхтича, дочь которого нравилась обоим. Председатель тогда еще не был так богат, как теперь, но молод и влюблен смертельно. Дарский осмелился переступить ему дорогу и женился на той, кого твой опекун уже считал своею.

— Ха, ха, ха! Влюбленный председатель! Я этого никак, никак себе не могу представить!

— Он до того был привязан к девушке, что после никогда не женился, и ненависть