* * *

Согласно позднейшим мемуарам Николая Греча, «Рылеев, раздраженный верноподданническими выходками газеты, сказал однажды Булгарину: “Когда случится революция, мы тебе на 'Северной пчеле' голову отрубим”». Среди донесений Булгарина в Третье отделение есть подтверждения факта этого высказывания. Булгарин, рассказывая о себе в третьем лице, дважды возвращался к этому сюжету. В 1826 году он писал: «Что Булгарин вытерпел за свой образ мыслей от партии, некогда сильной в обществе, которой пагубные замыслы открылись впоследствии, сие известно всем, составлявшим круг их знакомства. Булгарина даже стращали публично, что со временем ему отрубят голову на “Северной пчеле” за распространение неевропейских (так они называли) идей». Два года спустя в очередном донесении он конкретизировал свой рассказ: «Известно, что Рылеев угрожал Булгарину за столом у купца Северина при многочисленном собрании, что придет время, когда ему, Булгарину, отрубят голову на “Северной пчеле”. — До такой степени газета сия была ненавистна заговорщикам».

По-видимому, Рылеев действительно позволил себе пошутить над Булгариным — и эта шутка в связи с последовавшими вскоре трагическими событиями стала восприниматься как свидетельство идейных расхождений между друзьями-журналистами. По крайней мере, такой трактовки очень хотел сам Булгарин: дружба с казненным преступником легла темным пятном на его позднюю биографию.

Между тем содержание «Северной пчелы» на 1825 год, публикация там произведений самого Рылеева, а также рецензий на его «Думы» и «Войнаровского» свидетельствуют об обратном: образ мыслей Булгарина в то время вовсе не был «верноподданническим». Даже если литератор и имел тайное желание «перейти в стан реакции», он не мог не понимать: явленное вольнолюбиво настроенной публике, это желание приведет к упадку его журнальных предприятий.

Фраза о необходимости «отрубления» булгаринской головы явно была вызвана «нереволюционными» причинами. Рылеев произнес свою угрозу «за столом у купца Северина при многочисленном собрании». Андрей Северин, один из директоров Российско-американской компании, был прямым начальником Рылеева. Вряд ли за его столом правитель дел мог говорить о будущей «революции» — речь шла скорее о «российско-американских» публикациях в булгаринской газете, по-видимому, хорошо известных всем собравшимся на обеде у директора.

С точки зрения и самого Рылеева, и его друзей, многие из которых тоже служили в компании, Булгарин, опубликовав «антикомпанейскую» статью, выказал себя негодяем и потому был вполне достоин казни на экземпляре собственной газеты, но сумел оправдаться перед Рылеевым, а потому был допущен на обед к Северину, вновь стал «своим», с ним снова можно было иметь дело.

Конечно, возможности, которые открыла перед Рылеевым должность правителя дел Российско-американской компании, он использовал для нужд заговора.

Вслед за Рылеевым готовность сотрудничать с компанией изъявили многие будущие участники заговора. Давно подмечено: если бы не восстание на Сенатской площади, к началу 1826 года ряд ответственных должностей в администрации компании мог оказаться в руках членов тайного общества. Правда, большинство историков не дают четкого ответа на вопрос о целях такого «захвата должностей» в компании — за исключением общих фраз о том, что члены тайных обществ стремились «расширить свои связи за счет оппозиционно настроенной части купечества».

* * *

Один из самых сложных вопросов, которые предстояло решать Рылееву и его сподвижникам, — вопрос о судьбе императора и царской фамилии в случае победы революции. Тема эта обсуждалась практически с начала существования тайных обществ. С 1817 года, времени так называемого московского заговора, она была самым тесным образом связана с вопросом о цареубийстве.

Руководитель Южного общества Павел Пестель показывал на следствии: «Все говорили, что революция не может начаться при жизни государя императора Александра Павловича и что надобно или смерть его обождать, или решиться оную ускорить, коль скоро сила и обстоятельства общества того требовать будут. В сем точно по истине были все согласны. Но справедливость требует также и то сказать, что ни один член из всех теперешних мне известных не вызывался сие исполнить, а, напротив того, каждый в свое время говорил, что хотя сие действие, может статься, и будет необходимо, но что он не примет исполнения оного на себя, а каждый думал, что найдется другой для сего. Да и подлинно большая разница между понятием о необходимости поступка и решимостью оный совершить».

В Южном обществе обсуждалось несколько более или менее реальных планов цареубийства и устранения царской семьи. Этот акт был сочтен южными заговорщиками одним из обязательных элементов будущей революции. Под давлением Пестеля на «истребление» всей «фамилии» согласились главные участники заговора на юге. Южное общество занималось, в частности, поисками людей, готовых осуществить эту меру.

Вопрос о судьбе царской семьи обсуждался и петербургскими конспираторами. Рылеев на следствии показал, что на одном из первых совещаний, на котором ему довелось присутствовать, он задал вопрос: «А что делать с императором, если он откажется утвердить устав представителей народных?» После некоторых рассуждений заговорщики решили вывезти монарха и его семью за границу.

Признание Рылеева красноречиво свидетельствует: северные заговорщики были не столь кровожадны, как южные, планировавшие убийство императора и его семьи; они предполагали оставить царя в живых и вывезти из страны.

От этой идеи северные заговорщики не отказались до самого 14 декабря. Например, своему другу Александру Бестужеву Рылеев сообщил, что императорскую фамилию собираются арестовать и вывезти из России морем. «Донесение Следственной комиссии» констатировало: мнение Рылеева по данному вопросу разделяли Трубецкой, Никита и Матвей Муравьевы, Оболенский и Николай Тургенев.

Планы петербургских заговорщиков, связанные с вывозом и содержанием императорской фамилии в случае победы революции, историки, за редким исключением, подробно не исследовали. Попытку проанализировать эти планы сделал П. О'Мара, посвятив этому целую главу своей монографии о Рылееве; однако и эти изыскания привели историка лишь к выводу: «Во всяком случае неясно, куда именно “за границу” Рылеев предлагал отправить императорскую фамилию».

Между тем вывоз царской семьи в Европу был невозможен: Россия была скреплена с ней узами Священного союза, а члены правящей династии приходились родственниками многим европейским владетельным домам. Этот факт и Рылеев, и его друзья хорошо осознавали; Иван Пущин прямо заявлял о том, что в Европе члены «фамилии» станут «искать помощи чужестранных государств». Единственным местом, куда можно было бы вывезти венценосную семью, не опасаясь немедленной реставрации, были русские колонии в Америке.

Естественно, Рылеев и его ближайшие сподвижники предпочитали на следствии не распространяться на эту тему, ибо понимали, что участие в конкретных планах вывоза «фамилии» может намного утяжелить их судьбу. Однако из их показаний можно сделать вывод: на квартире Рылеева шли постоянные разговоры как о колониях вообще, так и о «селении нашем в Америке, называемом Росс».