меня в тюрьму на восемь лет… А может, господь с меня не взыщет, как о том написано в Библии?.. Но почему тогда он взыскал с виновников моего несчастья? Не могут четыре разных человека, причастных к несправедливости в отношении меня, случайно погибнуть. Или я лишил жизни таких пять человек, за которых Господь не намерен с меня спрашивать?.. Нет, господь должен взыскать за любого… „Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека: ибо человек создан по образу божию“. Я понимаю, что нет никакого смысла теперь останавливаться в своём кровавом споре с людьми… А может, Бога нет и все события, что говорят о его существовании, случайны?»

– Сколько стоят эти шикарные серьги и перстень? – вдруг спросила Анна, осознав, что Валерий ей подарил что-то очень ценное.

– Шесть тысяч рублей… – тихо ответил Валерий.

– Господи! – вскрикнула Анна и хлопнула себя ладонями по бёдрам. – Как же в нашей нищей стране носить такую дорогую красоту? Мне днём на улице уши обрежут… – с ужасом в глазах промолвила Анна. – Почти машину «Жигули» можно купить на эти деньги! Я что-то боюсь нашего успеха… – сказала женщина и облокотилась на спинку кресла в задумчивости. – Люди знакомые станут говорить, что муж у Аннушки как только стал кооператором, так она вся в бриллиантах начала ходить. Хотя дохода от этого кооператива нет никакого. Город маленький – всего пятьсот тысяч человек проживает в нём, и почти все друг друга знают.

– Действительно, такие серьги и перстень не для повседневной носки, а только на время похода в гости к маме с папой, – согласился Бурцев.

– Все! Не будем о грустном. Пойдём на кухню ужинать. Я купила вина сухого и приготовила тебе ещё вчера плов по рецепту Августы Алексеевны. Я сейчас быстро его разогрею!

– Я ненадолго к маме спущусь. Она дома? Не знаешь? – спросил Валерий уже в прихожей.

– Должна быть дома, – ответила из кухни Анна.

Мать открыла сыну и радостно заулыбалась. Сын благополучно вернулся из поездки, и это было очень важно для неё.

– Хорошо доехал, сынок? – спросила мать. Все чаще глаза у матери казались Валерию влажными. «Или это от возраста, или она очень впечатлительной стала…» – подумал Бурцев и поцеловал мать в щеку.

– Все хорошо. Вот только ничего не мог интересного для тебя купить. Я тебе дам денег, мама, а ты сама себе что-нибудь купишь.

– Милый мой, да разве мне сейчас какие-нибудь обновки нужны? У меня и без того тряпок не переносить до гроба. Ничего мне не надо… Лучше Лёшке с Аннушкой что-нибудь купи, – отказалась Августа Алексеевна. Бурцев положил на телефонный столик в прихожей пачку сторублёвых купюр.

– Если ничего не купишь, то пусть на чёрный день полежат. Хотя желательно их на что-то потратить, иначе они дешевеют быстро. Пойдём к нам на ужин!

– Нет. Сегодня побудь с женой, а я в другой раз приду, – отказалась тактично Августа Алексеевна и по привычке провела ладошкой по спине сына, как бы что-то обтирая с пиджака, когда он выходил из квартиры. Бурцеву было важно, чтобы мать получала удовлетворение от того, что у него все благополучно в делах и в семье. Валерий словно торопился подарить матери больше спокойствия и радости. Он помнил, как мать переживала и плакала каждый раз, когда приходила с отцом к нему на трехсуточное свидание в колонию, как они считали годы, месяцы и дни до его освобождения. Первые годы восьмилетнего срока мать больше плакала, а к концу срока Августа Алексеевна стала немного веселее, но предстоящее освобождение сына тоже начало её тревожить. Женщина гадала, как сын приспособится к жизни на свободе после восьми лет неволи. Эта неизвестность её пугала.

Валерий посидел с Аннушкой на кухне за ужином, потом повёл разговор о жизни в Горьком.

– Люди живут там беднее, чем в нашем городе. У нас хоть нефть есть, и потому люди одеты богаче и разнообразнее, а там в основном одни оборонные предприятия. Зимой, говорят, все мужчины и женщины в серых китайских пуховиках ходят. Оттого все кажутся на одно лицо, как китайцы. Женщины почти поголовно в серых вязаных беретах. Иногда кажется, что нам выпало жить в стране, которая является большим лагерем, где все одеты в спецодежду и из этого лагеря не сбежишь – пограничники пристрелят. В этом большом лагере построены тысячи мелких лагерей с более строгим и бесчеловечным режимом. Пока был ребёнком, не видел этого, а сейчас спрашиваю себя, почему все так скверно?.. Только в тюрьме мне стало кое-что понятно. Девяносто процентов заключённых сидят за хищения продуктов или ценностей, которые можно быстро обменять на продукты или водку. Вся жизнь в стране настолько противоестественна природе человека, что удивляешься тому, как смог так долго держаться этот режим. Страна до сих пор поделена на два класса людей: охранников и заключённых. Охранники и их потомство ещё не одно поколение будут молиться на Сталина и на тех, кто считает Сталина великим.

– Не хочу говорить о проблемах всех людей. Меня интересует только моя семья. Пойду Лёшку усыплю, то он что-то куксится и капризничает. Машину твою не выпускает из рук. Как увидел, что она сама поехала, – испугался. Стал ползать за ней, ловить её, чтобы не уехала от него на улицу.

Анна уложила сына и ушла в ванную комнату. После жены Бурцев тоже пошёл полежать перед сном в горячей ванне. «Анна явно соскучилась и хочет близости… Как приятно раздалась у неё задница после родов. Хотя и до родов у неё была именно женская фигура… Моё желание к ней не ослабевает, а даже усиливается… Мне иногда хочется вывернуть наизнанку её плоть и проникнуть в самые потаённые интимные места её тела носом, шершавым языком… Хочется слиться с ней в одно целое…» – рассуждал Бурцев в ванне. Он лежал то по грудь в воде, то по горло, выставляя длинные ноги из ванны и упираясь ими в стену. «Как башкирка мгновенно погибла… Мне показалось, что она не успела испугаться и что-либо почувствовать. Ни одна моя жертва ни секунды не мучилась… Может быть, им повезло? Мне бы такой безболезненный конец послал господь…» – подумал Бурцев и раскрасневшийся вылез из воды. Жена постелила новое белье и уже лежала под одеялом. Когда Бурцев подошёл к тахте, Анна скинула с себя одеяло и села. Опустив ноги на пол, она включила торшер и сказала:

– Подожди, я хочу рассмотреть тебя голого. – Валерий встал послушно перед лицом жены. Её как будто не интересовала его набухающая с каждым ударом сердца крайняя плоть. Анна искала какие-то следы. Она внимательно осмотрела Бурцева спереди, потом повернула его задом к себе. Не найдя ничего, что бы могло её заинтересовать, она опять повернула мужа передом к себе и нежно, закрыв глаза, начала целовать его в живот… Через минуту Бурцев окончательно возбудился. Анна отстранилась и повалилась на спину. Бурцев, превозмогая желание грубо любить жену, медленно, как она любила, начал входить в неё. Через несколько плавных толчков Анна громко закричала от наступившего наслаждения. Теперь Бурцев знал, что ему позволено все. Он грубо загнул руками ноги жены и с остервенением, мощными толчками начал входить в любимую женщину. Сильные последние удары перед оргазмом отдавались в ушах Бурцева звонкими шлепками тел. Валерий привычно зарычал как зверь и затих, продолжая прерывисто и часто дышать. Через минуту Бурцев успокоился, оставаясь на жене, не выходя из неё. – У тебя прошли месячные? – спросил шёпотом Бурцев в ухо Анну.

– Нет… У меня задержка…

– Роди мне ещё одного сына, – попросил Бурцев и тут же вновь вдруг подумал, что его дети могут вырасти без отца.

– А мне хочется девочку, – сказала мечтательно Анна.

– Рожай, сколько пожелаешь и кого захочешь… В старости будешь окружена заботой, – сказал Валерий и вознамерился было подняться.

– Не ходи в ванну… Я хочу, чтобы мы не мылись до утра, – Бурцев заметил, что глаза жены блестели в тусклом свете торшера.

– Ты моё счастье… – сказал Бурцев искренне и начал целовать