«Здание» – история о призраках, хотя четыре фигурирующих в ней призрака остаются ими что при жизни, что в смерти. Менш, не сумевший спасти детей; Гилда Грин, так и не вышедшая замуж за поэта; уличный скрипач Тонатти, умерший, когда умерло здание; застройщик Хаммонд, очень целеустремленный человек. Оптимистичный финал «Здания» мучительно контрастирует с тремя последними историями – «Невидимыми людьми». Протагонисты «Санктума», «Смертельной битвы», «Власти» сорок лет назад могли бы быть персонажами из «Спирита», но с тех пор фундаментальная гостеприимность и подчас ироничная справедливость мира «Спирита» успели смениться неприветливостью и угрюмостью, достойными Кафки. Никакой справедливости в этом новом мире нет – в нем вообще нет места для героя, которого больше не спасет ни магия, ни даже любовь. Последние три истории мертвенно холодны и настолько несентиментальны, насколько это вообще возможно.

Сегодня год со дня смерти Уилла, и я до сих пор скучаю по нему. Он был скромен и мудр, а прежде всего – искренне заинтересован в жизни.

– Что заставляет вас продолжать работу? – спросил я его в 2001 году на фестивале гуманитарных искусств в Чикаго, где он, я и еще Арт Шпигельман и Скотт Макклауд были гостями (нечто немыслимое для тридцатых годов, когда Уилл начал рисовать комиксы).

Я тогда брал у него интервью. Я хотел понять, почему он продолжает работать, продолжает делать комиксы, когда его современники (а среди них были люди вроде Боба Кейна – до того, как он сделал Бэтмена, не будем об этом забывать) давно отправились на пенсию и прекратили заниматься искусством, и рассказывать истории, и вообще уже поумирали.

Он рассказал мне, как смотрел какой-то фильм, где один джазовый музыкант все продолжал и продолжал играть – потому что искал ту самую, единственную Ноту. Она пряталась от него где-то во вселенной, и он все шел и шел вперед в надежде ее поймать. Вот поэтому Уилл и не останавливался, в надежде, что в один прекрасный день сделает что-то такое, чем сам останется доволен. Он просто искал свою Ноту…

Мое предисловие к книге «Нью-Йорк Уилла Айснера: жизнь в Большом Городе» (2006).

Вступительное слово на вручении Премии Айснера в 2003 году

Читать вступительную речь на Айснеровском мероприятии – большая честь. Не только потому, что это Премия Айснера – Пулитцер, Тони и Оскар нашей индустрии и нашего искусства, но и потому что это редкая возможность беспрепятственно обратиться к тысячам людей, которые действительно делают комиксы, продают комиксы, которым комиксы небезразличны. Ну и еще потому, что вечер только начался, награду еще не вручили, и аудитория вынуждена притворяться, будто слушает, что я тут несу.

Я думал, что стану говорить о наградах и почему они важны; о комиксах и почему они важны; об искусстве и почему так важно им заниматься.

Я не скажу вам ничего громкого и скандального. Последний раз мне было что сказать скандального десять лет назад, когда я увещевал розничных торговцев не лезть в спекуляционный пузырь, который вскоре хлопнет, как история с голландскими тюльпанами в XVII веке. Авторы, издатели и продавцы тогда купались в деньгах, как дядя Скрудж, а я встал и начал им втолковывать, что тяжелые времена не за горами и продавать надо истории, которые небезразличны людям, которые те хотят читать.

Как ни странно, мои пророчества по большей части сбылись.

Сейчас, десять лет спустя, самое время подбить хвосты и понять, докуда мы дошли. Понять, в каком состоянии страна комиксов, если хотите…

И, хочу вам сказать, положение дел в ней хоть куда.

Я начал профессионально заниматься комиксами семнадцать лет назад, а еще за пару лет до того писал о них как журналист, стоило мне только улучить где-нибудь такую возможность.

В мечтах мне тогда виделась эдакая комиксовая утопия, грядущий золотой век.

Давайте сейчас оглянемся назад и вспомним, как же эта утопия выглядела.

Во-первых, я хотел, чтобы комиксы уже начали воспринимать серьезно.

Это совсем не значило, что все комиксы обязаны быть серьезными. Нет, я хотел, чтобы комиксы были разными – просто стояли в одном ряду с театром, кинематографом, книгами, телевидением и большой оперой на правах уникального и законного способа рассказывать людям истории. Да, это был такой совершенно новый формат, которому еще требовалась уйма большой работы, но над ним у меня в мечтах больше никто не насмехался просто за то, что он имеет наглость быть. Формату, чье имя используется как пренебрежительное ругательство, еще многому нужно научиться.

Когда я был журналистом – а я им когда-то и правда был – я просил редакторов дать мне написать что-нибудь о комиксах. Обычно мне отказывали: нет, мне нельзя написать ни о «Хранителях», ни о «Маусе», ни о «Темном рыцаре», ни тем паче о «Любви и ракетах», потому что в прошлом году о них уже кто-то однажды написал. Точно, недавно был сороковой день рождения английского комиксового персонажа, Отчаянного Дэна, и одно краткое упоминание об этом уже сожрало все выделенные под эту тему дюймы газетных колонок. Я пробовал объяснить им, что констатация выхода книги или фильма еще не отменяет возможности в будущем взять интервью у писателя или режиссера, и иногда мне даже разрешали что-нибудь написать – только затем, чтобы поскорее снова заткнуть. Если же материал все-таки выходил, он делал это под заголовком: «Бух! Бах! Та-ра-рах! Комиксы наступают!», – который абсолютно каждый редактор по всей планете почему-то считает оригинальным и остроумным.

Так вот, в моей утопии если журналист хочет писать о комиксах или их авторах, его редактор говорит: «Ну, конечно!»

Я хотел объяснить вам, почему так важно, чтобы люди знали, кто такие Алан Мур и Арт Шпигельман, и братья Эрнандес, и Фрэнк Миллер – и почему им должно быть до этого дело.

Я хотел, чтобы люди знали, кто такой Уилл Айснер.

Я хотел жить в другой вселенной, где крутые комиксы из прошлого, те, о которых я читал в фанатских журналах, но не мог и надеяться когда-нибудь заполучить себе в руки, истории Джека Коула, Берни Кригштейна, Уинсора Маккея и Джорджа Херримана – все бы до сих пор печатались и их можно было купить. В мире, где было бы много действительно хороших, длинных комиксов. Где библиотеки бы брали себе в фонды графические романы. Где девочки читали бы комиксы, а девушки и женщины их делали.

Я хотел себе такой мир, где существовали бы коллекции комиксов, и их преспокойно продавали бы там, где продают всякие другие вещи – в книжных магазинах, например.

Я хотел такой мир, где супергерои не только существуют, но и чувствуют себя отлично, и где при этом хватало бы места любой другой разновидности комиксов, какую вы только в силах себе представить.

И, если честно, мы как раз туда и движемся. Наверное, мы еще не достигли этой изумительной, блистательной комиксовой утопии, но мы реально туда движемся. Сейчас все по-другому. Мир, где «Джимми Корриган» Криса Уэйра может отхватить первую премию газеты «Гардиан» за лучший роман – это как раз такое будущее, о котором я мечтал. Это та самая другая вселенная.