– Что ж, это не поздно исправить, – заметил Талиессин. – Впрочем, вряд ли портрет госпожи Бургонь добавит что-то новое к сему ряду сходных лиц. Переходите к сути.

– Мой отец взял себе в супруги госпожу Бургонь, – провозгласил Ранкилео. – В те годы моему отцу принадлежали и Осиновый Край, и Балдыкина Горка. Я склонен считать, что это владение должно остаться за мной, коль скоро оно изначально принадлежало моему отцу.

Талиессин перевел взгляд на Дигне. Та присела в очень низком реверансе – несомненно, с намерением показать в вырезе платья взбитую корсетом грудь – и заговорила:

– Однако, овдовев, госпожа Бургонь вторично вышла замуж за моего отца, ваша милость! И Балдыкина Горка отошла к ней по завещанию ее первого мужа. Так что впоследствии Балдыкина Горка считалась ее имуществом, а после смерти матери я считаю своим правом унаследовать ее имущество.

– Госпожа Бургонь не оставила завещания, – возразил Ранкилео.

– Земля принадлежала ей, а я – ее дочь.

– Земля принадлежала моему отцу, и я не вижу причин…

– Однако моя мать владела этой землей, и ни у кого не вызывало сомнений в том…

– Мы оба в полной мере являемся ее детьми, так что имеем право унаследовать эту землю совместно, – сказал Ранкилео.

– Нет, я не согласна! Балдыкина Горка не может быть поделена.

– Я тоже не согласен ее делить, поэтому я как сын и старший имею полное право… К тому же изначально она принадлежала именно моему отцу…

Талиессин с интересом слушал спорщиков. Ему не хотелось прерывать их. Они одинаково выпучивали глаза, одинаково шли гневными багровыми пятнами, одинаково складывали губы буквой «о» и наскакивали друг на друга, быстро-быстро взмахивая руками, точно трепеща плавниками. Если бы в бассейне ссорились рыбы, зрелище не могло бы быть менее завораживающим.

В толпе зрителей раздавались возгласы: одни поддерживали Дигне, другие – Ранкилео. Дочь харчевника явно готовилась улучить момент и вцепиться Ранкилео в горло: до нее уже дошли слухи о поджоге.

Талиессин выжидал момента, чтобы встать и прекратить свару, как вдруг зрители раздались и в комнату вошла удивительная процессия.

Впереди, потряхивая маленьким бубном, двигались две обнаженные девушки. Точнее, на них имелись какие-то прозрачные одеяния, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали их наготу. При каждом шаге девушки высоко подпрыгивали и хихикали.

За ними ступали трое мужчин в козьих шкурах. Тот, что находился посередине, имел на голове огромные оленьи рога.

Завершали шествие трое ребятишек, одетых в плащи, сплетенные из травы и гибких прутьев. Они нелепо размахивали руками, визжали, вертелись и хлопали в ладоши.

Остановившись перед Талиессином, странно одетые люди разом присели на корточки, причем оленьи рога были возложены к ногам регента. Затем, завывая и вереща, вся компания бросилась бежать из зала.

Талиессин застыл в своем кресле. Лицо его стало каменным. Он сильно побледнел, и четыре старых шрама выступили на щеках регента.

Оба спорщика помертвели. Они не смели даже обменяться гневными взглядами, хотя мысленно каждый из двоих обвинял другого в вопиющем происшествии.

Ранкилео оказался слабее сестры. Ноги у него подкосились, и он упал на колени.

– Ваша милость! – закричал он. – Я здесь ни при чем!

Дигне, наоборот, выпрямилась. Глаза ее метали молнии.

– Ваша милость! – взвизгнула она. – Мой брат не упустит случая оклеветать меня!

Талиессин потрогал рога ногой.

– Я догадываюсь, чьи это проделки, – сказал он задумчиво. – Что же вы замолчали, господа? Продолжайте.

Но, как оказалось, у спорщиков иссякли все аргументы, и даже великолепная галерея предков слегка померкла. Желая продлить удовольствие, Талиессин сказал:

– Принесите, что ли, портрет госпожи Бургонь.

Дигне резко махнула одной из своих служанок, и та умчалась.

Потянулись томительные минуты, когда не происходило ровным счетом ничего. Ранкилео подумывал о том, как бы ему встать с колен, чтобы это не выглядело дерзостью. Ибо пасть на колени возможно по собственной воле, но подняться – лишь по повелению вышестоящего.

Талиессин не спешил избавить его от неловкости. Вместо этого он глянул прямо в глаза дочке харчевника, и та завопила:

– Прошу справедливости! Нашу таверну подожгли!

Талиессин чуть улыбнулся, однако ответил строго:

– Я уже обещал твоему отцу, моя милая, что позабочусь о харчевнике, который обладает Знаком Королевской Руки.

И только после этого махнул Ранкилео:

– Встаньте. Я знаю, кто помешал судебному разбирательству. Кажется, это единственное нарушение, в котором вы не виновны.

Ранкилео встал, потер колени. И тут прибыл портрет госпожи Бургонь, достойное пополнение уже представленной коллекции.

Талиессин велел служанке отойти чуть в сторону, чтобы картина не бликовала, и полюбовался живописью. Затем спросил:

– Где художник? Я желал бы видеть этого несравненного живописца.

Новая заминка. Побежали искать художника. Тем временем регенту и всем собравшимся подали домашнего вина. Дигне с застывшей улыбкой лично подносила каждому чашу и с особенной нежностью угостила Ранкилео.

– Надеюсь, там нет яда, – сказал он, принимая угощение.

– Только тот, что ты сам напустишь вместе со слюной, – любезно ответила сестра.

От дверей донеслись крики:

– Ведут! Ведут!

Талиессин поставил чашу на колени, с интересом уставился на двери.

Обе створки с треском распахнулись, и в зал ворвалась толпа полуобнаженных мужчин и женщин, чьи чресла обвивали лишь козьи шкуры. Среди них вертелся красноносый «пастух» с растерянным лицом.

Кружась, ряженые приближались к Талиессину. По дороге они отобрали у Дигне кувшин. Часть вина они сразу выпили, часть вылили на себя. Тщетно «пастух» тянул к кувшину руки – ему не перепало ни капли.

С хохотом они бросили на колени регенту венок, сплетенный из колючих веток, покрытых нежнейшими цветами. А затем пустились бежать, расталкивая всех, кто попадался им на пути, так что многие из зрителей облились вином, а один даже запустил чашей в спину удирающим безобразникам.

Талиессин взял венок, повертел в руках, возложил на спинку своего кресла.

– Итак, – невозмутимо произнес он, – где же художник?

– Я, – промямлил «пастух».

– Приблизься, – торжественным тоном велел Талиессин.

Художник, озираясь, подошел к регенту. Дигне, не переставая улыбаться, прошипела ему в спину: