– Я и не возражаю. Вероятно, я просто плохо разбираюсь в поэзии.

– А кто вам нравится? Чьи стихи вы находите достойными?

– Пушкин, Лермонтов, Баратынский…

– Нет, из нынешних! – перебил поэт.

– Я нынешних плохо знаю, – ответил Алеша. – До революции читал книжку Осипа Мандельштама. «Камень», кажется. Я, впрочем, не большой любитель…

– Что же такое есть у Мандельштама, чего нет у меня?

– Даже не знаю. Он пишет как человек, имеющий понятие о чести и культуре… О жизни и смерти… О ценности человеческого опыта и человеческой жизни перед лицом истории… Впрочем, я не мастер говорить, простите.

Есенин пристально смотрел на Алешу. Лицо его было недовольным.

– Вы плохо одеты, хотя видно, что вы не нищий, – сказал Есенин. – Вы бродяга?

– Нет. Я… – Алеша замялся.

– Вам бы не мешало умыться и почистить одежду. Вам есть куда пойти?

– Честно говоря, нет.

– Где же вы собираетесь ночевать?

– Пока не знаю.

– Опасно разгуливать по городу ночью одному. Если хотите, я могу пустить вас к себе на ночлег.

Алеша изумленно посмотрел на поэта и пробормотал:

– Я был бы вам чрезвычайно благодарен.

– Но у меня есть одно условие, которое может вас насторожить, – сказал Есенин.

– Условие? – Алеша покраснел. – Простите… Я слышал, что в Москве есть такие люди, но сам бы ни за что… То есть я ни в коем случае не хочу вас обидеть, но я…

Поэт пребывал в замешательстве. Потом вдруг запрокинул светловолосую голову и засмеялся.

– Вот дает! Вы что, приняли меня за педераста?

Алеша совсем стушевался.

– Я не хотел вас обидеть… – промямлил он, но поэт хлопнул его по плечу и весело сказал:

– Не беспокойтесь, на вашу драгоценную честь я покушаться не стану. А условие мое таково: вы выслушаете стихи, которые я вам буду читать, и если ни одно из них вас не впечатлит, открыто мне об этом скажете. Но только искренне, без вранья. Идет?

– Идет, – ответил Алеша, отказываясь верить своему счастью.

– Ну тогда пошли. А то я совсем озяб, пока с вами говорил.

Есенин жил в маленькой, холодной комнате с кроватью, стулом и маленьким столом. На полу лежал свернутый в рулон матрас.

– Располагайтесь. Это, конечно, не царские хоромы, но жить можно.

Он усадил Алешу на кровать, прямо перед столом. Потом взял со стола перевернутую железную миску – под ней лежало большое яблоко. Есенин протянул яблоко гостю.

– Вот, держите яблоко. Сейчас еще что-нибудь поищу.

– Пожалуйста, не трудитесь. Я не голоден.

– Чепуха! – Поэт прошел к полке, поискал что-то в картонном ящичке, вернулся к столу и бросил на столешницу белый сухарь: – Угощайтесь! На меня не смотрите, я наелся в кафе эклеров с чаем.

Пока Алеша грыз сухарь, макая его в кружку с водой, Есенин читал ему стихи. Стихи были задушевные, с хорошей рифмовкой, богатыми и неожиданными метафорами.

– Ну? – спросил поэт, закончив чтение. – Каково?

Алеша подумал и сказал:

– Мне нравится то, что вы уважительно относитесь к деревне. Только мне кажется, что вы слегка преувеличиваете. Деревня еще сто лет не исчезнет. И никакие железные кони ее не вытопчут. Главное, чтобы голода не было, а с остальным народ сам разберется. Сейчас много других проблем – более важных.

– Это каких же, к примеру? – прищурился поэт.

– Что станет с человеческой душой, – смущенно ответил Алеша. – Посмотрите, что вокруг творится. Люди убивают друг друга за просто так, по привычке. Это уже не Россия, а какой-то хаотично кружащийся адский мрак, засасывающий в себя людей.

– Но из этого мрака может родиться новое будущее – светлое, человечное, когда люди будут жить в братстве и любви!

– Из адского мрака не может выйти ничего светлого, – возразил Алеша.

– А вы слыхали когда-нибудь об очистительном огне?

– Слыхал. Но этот огонь не очищает, а выжигает людские души дотла. Как можно построить светлое будущее на крови и страданиях людей? Это все равно что построить кабак на кладбище, где лежат замученные дети.

Алеша передернул плечами, его снова начало знобить.

– Вы говорите спорные вещи, но как-то очень убедительно, – сказал, подумав секунду, Есенин. – Как вас зовут? Алеша? Давайте-ка выпьем, Алеша. – Есенин наполнил стаканы вином и поставил бутылку на пол. Поднял стакан и сказал задумчивым голосом: – Давайте выпьем за деревню, за простых, добрых людей. За то, чтобы все это когда-нибудь кончилось и жизнь вошла в нормальное русло.

Алеша взял стакан. Они чокнулись и выпили. Есенин взял со стола яблоко и насильно вложил его Алеше в ладонь.

– Закусите, а то опьянеете.

Алеша поблагодарил и надкусил яблоко за зеленый бок. Оно было кислым, и у Алеши сразу свело скулы. Внезапно он почувствовал, как в голову ему мягко ударил хмель. Мир вокруг подернулся легкой пеленой. Под волосами выступил жаркий пот, а по спине пробежал озноб.

Есенин закурил папиросу, швырнул спичку в горшок с каким-то желтым цветком и спросил:

– Вам совсем негде жить?

– Я в Москве ненадолго, – ответил Алеша, чувствуя, как по телу пробежала волна тепла. – Мне нужно кое-что сделать.

– Что сделать?

– Я не могу вам сказать. Это приватное дело.

– Понимаю, – кивнул Есенин. Глаза у поэта были прищурены, папироса дымила в углу рта. – Налить вам еще?

– Нет. Не стоит.

– Бросьте, это же не самогонка! Ну давайте, подставляйте стакан, не ломайтесь. Я люблю поговорить с незнакомыми людьми, а мы ведь с вами толком не знакомы. Вы, видимо, религиозный человек? Вот, послушайте-ка.

Есенин поднял руку с распахнутой пятерней и, не вынимая дымящейся папиросы изо рта, проревел:

Радуйся, Сионе!

Проливай свой свет!

Новый в небосклоне

Вызрел Назарет!

Новый на кобыле

Едет к миру Спас!

Наша вера – в силе!

Наша правда – в нас!

– Как вам такое богохульство? Впечатляет, а! – сверкнул он голубыми глазами.

Алеша покачал головой:

– Не очень. Вера не может быть в силе. Иначе самые святые люди на земле – это насильники, разбойники да убийцы. И правда вовсе не в нас. Вернее, она в нас, но до нее еще нужно доискаться.

– Чего ж ее искать, коли она внутри?

– По дороге к ней зверь сидит. Чтобы до человека в себе добраться, нужно сначала этого зверя убить.