— Смерть придет ко всем, это часть естественного порядка вещей, но отнюдь не все скажут, что им выпало прожить благословенную жизнь, как это случилось со мной, — сказал я. — В конечном счете, Райли, у нас есть любовь… и свой путь в жизни. Мне повезло с обеими.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— И еще одно, Райли…

— Да, папа?

— В день, когда ты появилась на свет, ты получила все, что нужно для счастья. На долгие годы я забыл об этом. Не повторяй моей ошибки.

Дочь кивнула.

— Не забуду, — срывающимся голосом прошептала она сквозь слезы.

— Помни, единственный путь к миру и счастью скрыт в тебе самой… и в кресле-лежаке на веранде.

Райли поцеловала меня и выпрямилась. Майкл подхватил ее и прижал к себе.

Я перевел взгляд на Беллу, которая улыбалась сквозь слезы.

Я тоже улыбнулся.

— Все-таки доктор Райс оказалась права.

— В чем?

— Это были лучшие месяцы в моей жизни. Нет, ты только представь: я водил гоночный автомобиль, перегонял скот, провел неделю в тропическом раю с женщиной своей мечты… и жил той жизнью, которую выбрал сам. — Несмотря на боль, я не смог сдержать улыбку. — Я повидал мир, горячо любил и страдал. Единственная трагедия заключается в том, что я ждал слишком долго и начал жить только тогда, когда пришло время умирать.

— Как и все мы, — заметила она. — Так всегда бывает.

— Это неправильно, Белла. Живи.

Она тряхнула головой, показывая, что мысль о том, чтобы жить без меня, ей неприятна.

— Что ж, по крайней мере ты выполнил свой список.

— Верно, никаких сожалений… но у нас получилось и кое-что получше, — сказал я. — Мы встретили потрясающих людей и даже смогли помочь кое-кому из них. За последний год я узнал — и повзрослел как личность! — больше, чем за всю жизнь. — Я взял ее за руку. — Спасибо за то, что ты прошла по ней рядом со мной. Это было нечто, верно?

— Я бы не желала себе другой судьбы. — Она поцеловала меня. — И мы еще с тобой станцуем.

— Станцуем? — переспросил я.

— Помнишь, мы говорили с тобой об этом в ночь годовщины нашей свадьбы?

Я вспомнил и подмигнул ей.

— Можешь не сомневаться, обязательно станцуем.

* * *

Я всегда любил грозу, когда разбушевавшаяся стихия напоминает нам о месте, которое мы занимаем во вселенной. Полагаю, меня привлекало буйство природы, прекрасной и неукротимой в своем первозданном гневе. И перед тем как покинуть этот мир, мне хотелось еще разок полюбоваться грозой.

На следующий день, когда на землю уже опустились сумерки, воздух вдруг застыл и наступила тишина, какая бывает только перед бурей. Словно испугавшись, солнце исчезло, скрылось за стеной черных туч, огромных и бескрайних, как табун разъяренных буйволов. Стремительно похолодало, и первые капли дождя звонко ударили по подоконнику. Медленно и осторожно черные тучи подползли со всех четырех сторон и надвинулись, создавая идеальные условия для великолепного в своей красочной зрелищности представления.

Улыбнувшись, я попросил Беллу:

— Ты не могла бы раздвинуть занавески и открыть окно?

Она выполнила мою просьбу.

Ветвистая молния — средоточие чистой энергии, соединяющей землю с небесами, — зигзагом ударила из скопища теней над головой. На краткий миг она залила ослепительным светом все небо и высветила страх в печальных глазах моей жены. Еще через один удар сердца устои мироздания потряс раскат грома.

С ревом танковой армады, катящейся по бескрайней пустыне, мать-природа перешла в наступление, сотрясая землю своей яростью. С шипением и треском зазмеились еще молнии. А я ждал очередного оглушительного раската. И он пришел. А за ним накатился еще один, эхом вторя первому, и порыв сырого ветра принес с собой облегчение. Шипение, треск, раскат… Шипение, треск, раскат… Глаза мои наполнились слезами. «Мне будет не хватать этого», — подумал я.

На мгновение мир застыл, а потом на подоконник водопадом обрушился ливень, промочив его до нитки.

Белла с любопытством смотрела на меня.

— Теперь можно закрыть окно, — сказал я. — Спасибо тебе.

Она села на кровать и взяла меня за руку.

— Давай не терять друг друга из виду, хорошо? — прошептала она. Это были ее последние слова в тот дождливый день, когда мы встретились впервые.

— Хорошо, — попытался ответить я, проваливаясь в бездну беспамятства, где меня поджидал вечный покой.

Вдруг показалось, что мне снова шесть лет и я лежу на мягких фланелевых простынях, а мать заботливо укрывает меня одеялом. Дрожь пробежала по моему телу, но не от холода, а от радости, и на меня внезапно снизошло умиротворение.

Мне больше нечего было желать. Я сказал все, что хотел. С моей семьей все было в порядке. И с остальным миром тоже.

На меня навалилась усталость: я устал странствовать, устал бороться… Настало время отдохнуть, и я решил не противиться. За окном сверкнула молния, прогремел гром… Я улыбнулся. Сон властно манил меня. Кажется, я сделал глубокий вдох, может быть, даже два, а потом выдохнул в последний раз…

* * *

Тех, кто переступал порог похоронного бюро, приветствовал коллаж из улыбающихся фотографий. Многие из них были сделаны во время последних тринадцати с половиной месяцев жизни Дона ДиМарко. Глаза его светились жизнью, а улыбка никогда прежде не выглядела ярче.

Людей собралось неожиданно много, были здесь и те, кто пришел из уважения к Райли и Майклу. В первом ряду сидела Беатриса Горан, сплетница-соседка.

Сверкающую лысину отца Эдуардо Принсипато окружал венчик седых волос, а на губах играла неизменная улыбка. Его голубые глаза с восторгом смотрели на мир, а акцент безошибочно выдавал в нем уроженца «Библейского пояса». Он прочел несколько заупокойных молитв о бессмертной душе Дона ДиМарко и был предельно искренен.

Поминальные речи некоторых гостей, близко знавших покойного, заставили женщин в задних рядах сначала утереть слезы, а потом и расплакаться. Джимми Смитон сказал:

— Хотя я был знаком с Доном недолго, мне ясно, почему он производил на людей такое впечатление. Разговаривая с Доном, они ощущали исходящие от него радушие и заботу. Каким-то непостижимым образом ему удавалось сделать так, что в его обществе все чувствовали себя легко и непринужденно. Особенно мне нравился его дар рассказчика и тонкое чувство юмора. И при каждом разговоре — хотя Дон наверняка не согласился бы с этим — он передавал собеседнику частичку своей мудрости, всегда находя слова поддержки и одобрения. Мне будет недоставать Дона. Мне будет недоставать его физического присутствия, но память о нем останется жить. Он и вправду был удивительным человеком. И, думая о Доне, я благодарен судьбе за то время, что знал его.