Но, конечно, не эти походы по злачным заведениям разрушали его бюджет, а знаменитое «гарун-аль-рашидство» писателя, которое началось едва ли не с первых месяцев его жизни в Нью-Йорке и о котором упоминали впоследствии почти все, кому довелось с ним тогда общаться.

Дженнингс, наблюдавший сей процесс многократно, вспоминал, в числе прочих, о таком эпизоде. Однажды они как обычно отправились по злачным заведениям и в одном из них познакомились с двумя юными особами легкого поведения. Как правило, О. Генри чурался услуг представительниц древнейшей профессии. На их предложения он отвечал шуткой, частенько кормил обедом, и на этом отношения заканчивались. Но в тот раз что-то привлекло его в этих двух несчастных созданиях, и он пригласил их к себе домой, устроил обильный ужин и попросил их рассказать свои истории. Впоследствии из этих историй родился рассказ «Меблированная комната», читателям он хорошо известен. Однако кое-что осталось за пределами повествования. Расставаясь с девушками, вспоминал Дженнингс, О. Генри «встал, подошел к маленькому столику и вернулся с экземпляром “Королей и капусты”». «Прочтите это, когда у вас будет время, и скажите мне свое мнение, — сказал он на прощание».

Но это не конец истории. В книгу, которую он дал проститутке, было вложено десять долларов:

«Через несколько дней после пира она явилась к нему. Я ждал Портера.

— Я пришла вернуть ему вот это. Ваш приятель, уж не помню, как его звать, забыл заглянуть в книгу, прежде чем дать ее мне.

Как раз в эту минуту вошел Портер.

— Здравствуйте, мисс Сью.

Я забыл ее имя и называл девушку то Софи, то Сарра, то “милочка”.

Портер сбросил плащ, который был на нем:

— Войдите, пожалуйста.

— Я пришла только за тем, чтобы вернуть вам это.

Портер посмотрел на бумажку, которую она держала в руке, с таким видом, будто думал, что Сью хочет подшутить над ним.

— Что это значит?

— Это лежало в книге, которую вы мне дали.

— Это не мои деньги, Сью. Вы, наверно, сами вложили их туда и забыли потом.

Девушка улыбнулась, но в ее умных черных глазах появилось выражение глубокой признательности.

— Забыла, мистер Билл! Если бы у вас было столько богатства, сколько у меня, вы ни за что в мире не могли бы забыть, что засунули куда-нибудь хоть один грош.

— Это ваши деньги, Сью, потому что они не мои. Но вот послушайте, Сью: если мне когда-нибудь придется туго, я отыщу вас и попрошу накормить меня обедом. А если у вас настанут черные дни, постучитесь в эту дверь.

— Немного найдется на свете таких людей, как вы, господа. — Лицо девушки покраснело от удовольствия. — Мы с Мэм (прозвище подружки Сью, участвовавшей в пирушке. — А. Т.) думаем, что вы не иначе как принцы.

На полдороге к вестибюлю она обернулась:

— Я знаю, что эти деньги были ваши, мистер Билл. Спасибо».

Другой эпизод из воспоминаний Дженнингса мимолетнее, но не менее красноречив:

«Мы свернули за угол в темную, грязную улицу. Какой-то ужасный, опустившийся оборванец, тяжело волоча ноги, прошел мимо нас. Он был трезв. Голод (если вы сами когда-либо испытывали голод, вы безошибочно прочтете его на лице ближнего) — голод смотрел на нас из этих жадных глаз.

— Эй, друг! — Билл поравнялся с ним и сунул ему в руку бумажку.

Мы пошли дальше. Через минуту оборванец нагнал нас:

— Простите, мистер, вы ошиблись, вы дали мне двадцать долларов.

— Кто вам сказал, что ошибся? — ответил Портер и пошел дальше»[296].

Конечно, он не ошибся. Буквально через час выяснилось, что эта двадцатка — его последние деньги. Для него было совершенно обычным делом, увидев в глазах человека мольбу, услышав просьбу о помощи, тотчас сунуть руку в карман и отдать, не глядя, всё, что там оказывалось. Сколько таких случаев было, когда он отдавал последнее — бог весть! — но уверен, что за годы жизни в Нью-Йорке — великое множество.

В своей книге Дженнингс утверждал, что помощь людям имела и оборотную сторону — так писатель оплачивал те знания об обездоленных жителях «города четырех миллионов», которые иным образом он раздобыть не мог и которые затем использовал в своих сюжетах. На самом деле, скорее всего, Дженнингс так не думал: просто это была попытка объяснить (прежде всего для самого себя) необъяснимое, с его (читай: «нормального» обывателя-американца) точки зрения, поведение своего друга. Он искал рациональное зерно — то есть выгоду, которую должен был (а как же иначе!?) тем или иным образом обязательно извлекать писатель. Он не мог понять, что О. Генри занимался благотворительностью отнюдь не потому, что постоянно находился в поисках сюжетов — истории несчастных, затем попадавшие на страницы новелл, были скорее побочным эффектом этой деятельности. Двигало им другое. Сострадание и искупление. За то, что так несправедлив и так несовершенен мир. За то, что он преуспел, а они не смогли, хотя не менее заслуживают успеха. Помочь им «схватить судьбу за хвост» он, конечно, не мог, но утешить мог вполне. И утешал, как умел — когда добрым словом, когда оплаченным визитом к врачу, но чаще — деньгами, обедом — тем, что этим людям было нужнее всего.

О. Генри никогда не участвовал в так называемой «организованной филантропии». Не столько потому, что чурался публичности, сколько по причине того, что полагал «филантропию напоказ» делом пустым и лукавым (свое отношение к благотворительности подобного рода он с присущим ему блеском выразил, например, в рассказе «Кафедра филантроматематики») и предпочитал помогать напрямую, «просто так», без плана и системы — глядя в глаза тому, кто нуждается. Он даже специально свел знакомство с врачом, — тот лечил неимущих, — чтобы направлять к нему тех, кто нуждается в медицинской помощи, и оплачивал лечение этих пациентов.

Конечно, в этой своей филантропии «прямого действия» писатель не раз и не два оказывался «в дураках», становился жертвой мошенников, людей аморальных и нечистых на руку. Однажды он приютил у себя на Ирвинг-плейс начинающего писателя — молодого человека, который на поверку оказался лентяем с задатками паразита. Тот прожил у него несколько месяцев на всём готовом, но вместо сочинительства пьянствовал и тянул с хозяина деньги на развлечения, до которых, как оказалось, был большой охотник. О. Генри стоило немалого труда выдворить его со своей жилплощади. Но еще больше его возмутил такой случай. Одна из проституток, прослышав о странной щедрости господина, который ничего не требует взамен, попросила у него денег, чтобы съездить навестить больную мать. О. Генри дал ей 50 долларов. Затем последовала просьба еще о пятидесяти — мама была уже при смерти. Потом он вручил еще 50 и… тут узнал (скорее всего, от одной из товарок просительницы), что его нагло обманывали — девица никуда не ездила, за мамой не ухаживала, да и про наличие мамы у этой особы никто никогда раньше от нее не слышал.