Пещера исчезла, и я одна. Я снова в живом лабиринте дома Прохазки, но кустарники сотканы из воспоминаний, а тропа – из маков. Я брожу по ветреным тропам своего разума, ступая на души тех, кого украли и принесли в жертву. Мысли лопаются под ногами как пузыри, оставляя позади фрагменты чувства, а цветы выдыхают свои имена.

Людвиг

Аделаида

Эрик

Сэмюель

Магда

Я прокладываю себе путь через лабиринт и осознаю, что иду по реке из крови, а стены хитроумного лабиринта состоят из костей. Живая изгородь и ветки ежевики пульсируют, трепещут и дышат, теплые и скользкие на ощупь. Как кожа. Как плоть.

Ich bin der umgedrehte Mann.

Я – мужчина наоборот.

Из центра лабиринта поднимается свечение, и я следую за этим светом, оставляя мрак позади. Когда коридоры живой изгороди открываются, я оказываюсь в помещении, очень напоминающем бальный зал Сновин-холла, красивой комнате с высокими, парящими потолками, как в соборе, в котором всюду – свет, стекло и зеркала. Сквозь окна в зал проникают солнечный и лунный свет и свечение звезд иных миров, а пылинки зависают в лучах, как волшебные огоньки Подземного мира. Это – священное место, храм, и это священный зал моего сердца.

В центре моего сердца находится алтарь, бронзовая чаша с маслом на деревянном постаменте, вырезанном в форме дерева. Я подношу свою свечу к маслу и поджигаю ее, думая о том, не повстречается ли мне другая версия меня – жрица, оракул, королева.

Никто не приходит.

Здесь только я, мое собственное неадекватное я, отражающееся в окружающих меня зеркалах.

Одно из отражений, глядя на меня, согнутым пальцем подзывает меня к себе. Я повинуюсь и подхожу к девушке в зеркале. Я уже давно смирилась с тем, что некрасива, но я не подозревала, что это будет так сильно резать глаза – видеть свою кожу на другой версии себя. Я изучаю свое лицо новыми глазами, как будто я сама себе незнакомка, и замечаю, что я и более, и менее критична к своим чертам. Слабый, заостренный подбородок, лошадиный нос, тонкие губы все еще здесь, но вдохновленные глаза и четкие скулы новые. Или, точнее, они кажутся новыми, поскольку, когда я начинаю диалог, они становятся первыми частями, на которые я обращаю внимание. Первыми частями, которые замечают другие люди.

– Кто ты? – спрашивает отражение.

– Я – Лизель, – отвечаю я.

Девушка качает головой.

– Кто я?

Я моргаю. Я помню беседу – игру – в которую я играла с Королем гоблинов так много лет назад.

Я – девушка, в чьей душе рождается музыка. Я – сестра, дочь, друг, готовый яростно защищать дорогих и близких. Я – девушка, которая любит клубнику, шоколадный торт, пьесы в миноре, минутки отдыха от работы и детские игры.

– Ты – Элизабет, цельная и настоящая, – говорю я своему отражению.

Ее улыбка выглядит грустной.

– Правда?

А разве нет? Когда я разворачиваюсь и смотрюсь в другие отражения, то вижу в зеркалах разные грани себя: девушку с музыкой в душе, дочь, подругу, сестру. Все это – разные стороны меня, настоящей, хотя я вплоть до нынешнего момента не знаю, как я себя разрушила и как теперь собрать все эти кусочки воедино.

Есть зеркала и есть окна, и из окон я вижу разные миры, разные жизни, драгоценных людей, которых я заключила в своем сердце. Маму, Констанцу и папу можно увидеть через окна, ведущие к моей семье, а Кете и Франсуа смотрят на меня с другой стороны. Но из всех этих красивых картинок и перспектив в другие жизни одна только Кете смотрит мне в глаза.

– Лизель, – говорит она.

В руке она держит кольцо. Я всматриваюсь и вижу, что это серебряное кольцо с головой волка, которое я бросила в озеро Лорелеи, кольцо, которое мой сдержанный юноша отдал в качестве обещания.

– Я храню твой секрет, – говорит она. – Я охраняю тебя. Покуда ты не вернешься ко мне, я буду держать твое сердце.

Наши ладони соприкасаются сквозь стекло, наши головы кивают в унисон.

Свет в окне моей сестры гаснет, но свеча продолжает гореть.

Тогда я медленно поворачиваюсь и заглядываю в каждое окно, надеясь увидеть брата или Короля гоблинов. Но как бы я ни старалась, я не могу их найти, поскольку приходится пробираться сквозь несметное число воспоминаний.

– Ты ищешь не в тех местах, – говорит мне мое отражение.

– А где мне искать? – спрашиваю я у нее.

– Не во внешнем мире, – отвечает она. – А внутри себя.

В зеркалах.

Тогда я понимаю.

Не Йозеф и Король гоблинов цельные, а я. Они не реальны, они – куклы, сотканные из теней и плоти. Я не видела их настоящими, не видела их людьми, да и как я могла это сделать, раз они – основы, на которых я стою?

– Выбирай, – сказали мне Древние законы. – Заплати цену, и другой уйдет свободным.

Жертва не была принесена моей кровью. Она будет оплачена моей душой. Выбрать Йозефа или Короля гоблинов означает выбрать ту часть меня, с которой я готова расстаться: мой брат или мой юноша-аскет. Садовник моего сердца или мой бессмертный возлюбленный. Моя способность к добродетели или мой потенциал сострадания.

Потому что Йозеф – это моя добродетель. Он – непредсказуемый, лишенный заботы, внезапный незнакомец в ночи, человек, которого я кормила, одевала и любила, как своего. Любовь к брату сделала меня лучше, хотя я и совершила ошибку, недавно указав на это ему.

– Прости меня, Зефферль, – говорю я своему отражению. Форма струится и меняется, и передо мной вырастает подменыш с чертами моего брата и гоблинскими глазами. Он улыбается и указывает подбородком куда-то за мое плечо. Я поворачиваюсь и смотрю в другое зеркало.

Юноша-аскет.

Этот не тот человек, которого я оставила на полу пещеры с моим братом и Древними законами. Это другой мужчина: он моложе, свежее, а его разноцветные глаза такие живые и яркие, как будто их только что нарисовали красками. И он не похож на поистине сдержанного юношу, несмотря на незатейливую и мрачную одежду, в которую одет. В его лице сквозит искорка озорства, а в изгибе губ заметна жестокость, однако в глубине глаз я замечаю беспечность, свидетельствующую о мудрости – и заслуженной, и приобретенной в процессе жизни.

– Кто ты? – шепчу я.

Он кивает на меня.

– Ты знаешь, кто я, Элизабет.

– Ты – мужчина, в душе которого живет музыка, – говорю я. – Ты – человек, указавший мне путь к себе, когда я затерялась в лесах. Мой учитель, товарищ по играм, друг. – Говорить мне все труднее из-за поднимающихся в горле рыданий. – Ты позволил мне простить себя за несовершенство. За греховность. За то, что я – это я.

Если мой брат моя добродетель, то Король гоблинов – мое сострадание. Я перевожу взгляд с одного на другого. Как я могу выбирать? Я наткнулась на древнее оружие, но как я могу вырезать себе сердце и остаться в живых?