– Послание от Древних законов, – сказал Ежевика, стоявший в прихожей.

Кете и Франсуа обернулись к подменышу, на некрасивом лице которого блуждала мягкая улыбка.

– Что это значит? – спросил Франсуа.

– Это означает, герр Ваша Смуглость, – сказал Ежевика, – что все не так безнадежно, как мы боялись.

– Что мне делать? – спросила Кете. – Как я могу помочь сестре?

Ежевика улыбнулся.

– Храните его. В безопасном, надежном и тайном месте. Его передали вам на хранение не просто так. Вы – ее маяк во тьме, фройляйн, ее оплот против прилива. Будьте якорем, который приведет ее обратно к ней самой, поскольку без вас она будет плыть по течению, по воле волн.

Юноша и девушка переглянулись, когда топот призрачных копыт вдали утих и превратился в топот танцующих ног, когда публика заохала и заахала, глядя на маки, которые как по волшебству стали прорастать сквозь дощатую сцену. Франсуа положил ладонь поверх руки Кете, зажавшей кольцо Лизель, и их губы в унисон зашевелились в молитве за сестру и возлюбленного.

«Держи их в безопасном месте. В надежном месте. В тайном месте».

Чудовище стоит на дальнем берегу сверкающего озера, поджидая баржу, которая привезет ему вернувшуюся невесту.

На этом самом месте он стоял и прежде, когда был мужчиной и королем, когда играл на скрипке образ молодой женщины через ее музыку – ее мысли, страсти и мечты. Он стоял на этом месте несколько раз, приветствуя каждую свою невесту во время свершения ею своего последнего путешествия от жизни к смерти, но он никогда не играл для них на скрипке.

Никогда не играл для них их мысли, их страсти или мечты.

Высокое, тонкое пение Лорелеи наполняет пещеру вокруг Подземного озера, когда лодка плывет к нему, оставляя после себя сверкающий след. Разноцветный свет от воды освещает фигуру в барже – тело с распростертыми объятиями и закрытыми глазами. Она одета в простую сорочку, влажную и прозрачную, а ее темные волосы – спутанное гнездо, царство колтунов. Только легкое движение ткани выдает ее дыхание, и чудовище в предвкушении сжимает и разжимает свои скрюченные кисти.

Он знает, что должен быть хорошим, знает, что должен хотеть, чтобы она была подальше отсюда и от него, но внутренней доброты его лишили Древние законы. Там, где он когда-то ощущал сочувствие, им теперь владеет жестокость. Где однажды испытывал нежность, теперь чувствует вожделение. Его королева не красавица, но это неважно. Ее плоть все равно теплая.

Баржа подплывает ближе, и пустота внутри него звенит и отдается эхом. Там, где у мужчины-человека было бы сердце, у чудовища лишь пустота, поскольку он уже давно вырвал из себя остатки своего смертного я и отдал их.

Ей.

Только в этот момент чудовище охватывает страх.

А мужчину – надежда.

Здравомыслие было моей тюрьмой, и теперь я свободна – свободна, чтобы быть бесформенной и абсурдной. Я просыпаюсь и обнаруживаю, что во рту у меня золото, а волшебные огоньки застряли между зубов, как сладкая вата. Я хихикаю, когда они освещают мои внутренности, а они танцуют, кружатся и вертятся в моем теле, как светлячки в летнюю ночь. Я – летняя ночь. Я – жар, влага и истома, и я разваливаюсь на своем троне, как кошка, как королева, как Клеопатра. Мой трон – это кровать, моя приемная – могильный холм, но я перекручиваю реальность в своей голове и создаю себе комнату, полную чудес и роскоши. Мебель из фарфора и стекла, камин, обитый шелком и деревом, гобелены, сотканные из корней и скал. Мои ресницы – крылья мотыльков, моя корона – кристаллы и змеиная чешуя. Мои королевские платья сшиты из паучьей паутины и мрака, а мой макияж – это кровь моих врагов.

– Госпожа?

Я прихожу в себя, и теперь я вся внимание, мое тело оживает от звука знакомого голоса, перышком щекочущего закоулки моей памяти. Гоблинки раскачиваются и наклоняются передо мной, у одной вместо волос пух чертополоха, а у другой – ветки.

– Веточка! Колютик! – восторженно кричу я.

Их лица кажутся странными, и я вдруг осознаю, что могу считывать эмоции их глаз и губ. Они обеспокоены и напуганы, и я удивляюсь тому, насколько человеческие у них лица и насколько гоблинские у меня мысли.

– Вы пришли, чтобы отвести меня на вечеринку? Закатите в честь меня бал, если его сегодня нет. Пригласите подменышей, Древние законы, пригласите весь мир!

В прошлый раз, когда я попала сюда впервые, в первый день здесь давали бал в мою честь, на котором я танцевала с Королем гоблинов и своей сестрой. Бал гоблинов, бал фей, бал, на котором было слишком много вина и греха.

– Эрлькёниг ждет тебя, – говорит Колютик, и я слышу, как ее голос звучит в унисон с другим. Девочка-гоблинка произносит слова, и ей вторит раздражительный тон моей бабушки, но гоблинка не хочет, чтобы я ее услышала. – Я за тебя беспокоюсь. Я за тебя боюсь.

– Конечно, Констанца, – отвечаю я с улыбкой. – Отведи меня к нему!

Другая девочка-гоблинка заламывает руки, дав волю нервозности и тревоге.

– Он… изменился, ваше высочество.

Изменился. Мужчина превратился в чудовище, юноша в подменыша, композитор в сумасшедшую женщину. Мы – бабочки, а Подземный мир – наш кокон, место для преобразований, волшебства и чудес.

– Знаю, – отвечаю я. – Он уничтожен. Уничтоженный король для уничтоженной королевы.

Мои девочки-гоблинки переглядываются.

– Ты в опасности, – говорит Колютик. Кружева презрения окутывают ее голос, но сквозь презрение я слышу ее страх и озабоченность.

– Знаю, – повторяю я. Моя улыбка становится шире, глаза безумнее. – Знаю.

– И вовсе не Эрлькёнига тебе следует бояться, – шепчет Веточка. – А расплаты, которой он обязан.

Я шире раскрываю объятия, мои наряды из паучьего шелка и черного кружева развеваются на невидимом ветру. Я себя не контролирую, мое тело шатается из стороны в сторону, назад и вперед, и я радуюсь возбуждению и неопределенности, радуюсь тому, что не знаю, что скажу и куда пойду.

– Я – Королева гоблинов, – хихикаю я. – Я могу заплатить всем, что у меня попросят. – Слова слетают с моих губ в сопровождении крошечных пузырьков высокомерия. Я снова смеюсь, ощущая на языке щекотку.

– Даже если этот юноша – подменыш? – спрашивает Колютик.

Я бессильно опускаю руки, и, лишенная равновесия, падаю. Йозеф. Как досадно, что я не могу отказаться от своей любви к нему с такой же легкостью, с какой отказалась от своего рассудка. Мое сердце раскалывается и трещит, и его фрагменты, принадлежащие моему брату, сияют и пульсируют сквозь клетку костей. Я – скелет, облаченный в паутину с горящей свечой в сердцевине. Здравый ум был тюрьмой и доспехами, и без него огонь пылает во все стороны, борясь с силами, неподвластными моему влиянию. Я поднимаю ладони и прикрываю свое обнаженное сердце, но этого мало для того, чтобы его защитить.