Деликатно слизывая джем с пальца и протирая его белоснежным платком, она добавила:

– Вы должны непременно что-нибудь для нас изобразить вечером.

О боже, подумала Луиза, только не это!

После чая Майкл достал пачку «Синиор Сервис», предложил ей одну и галантно помог прикурить.

– Вы курите? – удивилась леди Цинния. – Это было модно во времена моей молодости. Правда, мать всегда говорила, что курящие девушки вульгарны.

– Ой, мама, послушать бабушку в твоем исполнении, так все вульгарно, за что ни возьмись! Времена давно изменились. Конечно, если тебе не нравится, что мы курим здесь…

– Милый, я вовсе не собираюсь тебе указывать, что делать, а чего не делать. Я просто подумала: если Луиза планирует стать актрисой, ей следует поберечь голос…

После чая Майкл пригласил ее посмотреть студию и повел бесконечной чередой мрачных коридоров наверх, в другой конец дома, в просторную комнату с рядом слуховых окон.

– Подождите минутку, я только сделаю затемнение, – сказал он, опуская ставни, затем включил ужасно яркий свет. Полы в комнате оказались деревянные, приятно пахло краской. Майкл открыл маленькую железную печь, усадил Луизу в кресло и предложил еще одну сигарету.

– Не бойтесь маму. Ей неприятно, когда люди ее боятся. В то же время она имеет склонность немножко дразнить новых знакомых, слегка припугивать. Дайте ей отпор, держите оборону – ей это понравится. У нее проблемы с сердцем, а ведь она всегда была такой активной, поэтому ей сейчас нелегко. И, конечно же, она слишком переживает из-за меня, хотя ни за что не признается.

Он сам себе противоречит, подумала девушка. Как это возможно: давать отпор человеку с больным сердцем и в постоянной тревоге? Вслух же она сказала:

– Только пусть она не заставляет меня играть – я потеряю голос от страха. Честное слово, страшнее нету ничего!

– Милая моя Луиза, мы все будем играть вечером: к обеду ожидаются гости, а мама обожает шарады, так что не вы одна. Хотя я уверен, что вы нас всех за пояс заткнете – вы же профи и все такое.

– И много будет народу?

– Приедут наши соседи, Элмхерсты. А теперь расскажите о себе – я хочу знать все до мельчайших деталей.

Ему действительно было интересно, а не просто любопытно, как его матери, и потому Луиза отважилась пуститься в весьма занимательное (по его мнению) описание своего семейства. К примеру, она блестяще спародировала своих двоюродных бабушек, чем вызвала его неподдельный смех. Еще она рассказала про дядю Рупа, на что он искренне посочувствовал, и об уроках с Полли и Клэри – «разумеется, до того, как я выросла». О кулинарной школе, о своей близкой подруге Стелле и снова о горячем желании присоединиться к репертуарному театру в Девоне, «если бы только родители отпустили!».

– Они хотят, чтобы я научилась печатать и выполняла какую-нибудь скучную работу для пользы дела, – заключила она. – Хотя кто знает, может, и позволят – все-таки последний год…

– Пока вам не исполнится восемнадцать?

– Откуда вы знаете, сколько мне лет?

– Спросил у Гермионы, она сказала, что вам всего семнадцать.

– Семнадцать с половиной, – уточнила она, чувствуя всю ничтожность своего возраста.

– И какие замечательные семнадцать с половиной! – отозвался он.

Она захотела посмотреть картины, повернутые к стене.

– Вам они не понравятся: ничего современного, новаторского. Просто я пишу легко – на многих это производит впечатление, и люди платят за них приличные деньги.

Портреты женщин чем-то напоминали тот, что она видела у Гермионы: в вечерних платьях, большей частью в драгоценностях, они сидели в огромных позолоченных креслах или грациозно опирались на софу, на лицах играла легкая тень улыбки. Луиза не знала, что и сказать. Впрочем, две из них выделялись из общего ряда, хотя Майкл не стал заострять на них внимание. На одной была изображена очень привлекательная девушка в костюме для верховой езды, на второй – юноша в голубой рубашке в клетку, поразительно красивый, в манере сказочного фавна. Трудно сказать, чем эти картины отличались от остальных; разве что помимо идеализированной, немного неестественной красоты, девушка выглядела глуповатой, а юноша – дерзким. Воспитанная мисс Миллимент, Луиза привыкла считать, что качественная живопись написана давно ушедшими мастерами. До этого ей ни разу не приходилось видеть современную работу, не говоря уже о личном знакомстве с художником – за исключением дяди Рупа, конечно же. С другой стороны, она только сейчас поняла, что принимала дядины работы как должное, вне критики.

– Вижу, вам не нравится, – прервал ее размышления Майкл. – Дешевые и вульгарные – как я сам.

– Вы серьезно?

– Абсолютно! Я второсортен, что, впрочем, не так уж плохо; большинство было бы и этому радо.

– А вы – не большинство?

– Нет, конечно! Я так же необычен, как и вы.

Она нерешительно взглянула на него, пытаясь понять, не смеется ли он над ней.

– Милая Луиза, я нисколько не смеюсь над вами. Вы не устаете меня удивлять: знаете Шекспира наизусть, не боитесь бомб и… не знаю, все, что угодно! С первого взгляда я понял, что вы – особенная, и не ошибся!

Она не успела ответить – прозвучал гонг, и Майкл поднялся.

– Пора одеваться, – пояснил он. – Я покажу вам комнату.

Они прошли по коридору мимо главной лестницы и свернули в следующий.

– Ванная в конце коридора, если хотите – еще есть время. Я приду за вами через полчаса.

За эти выходные Майкл сделал два ее карандашных рисунка, вывез покататься верхом (он оказался блестящим наездником: у него даже имелись кубки различных соревнований, включая «Олимпию» и «Ричмонд»); играл с ней в шарады – без особого таланта, зато весьма раскованно и с явным удовольствием; играл на пианино со слуха и пел всякие милые песенки вроде «Не отдавайте дочь на сцену, миссис Уортингтон». При этом он никогда не переставал восхищаться ею, что бы она ни говорила и ни делала. В понедельник утром он посадил ее на поезд, поцеловал в щеку и велел писать.

– А сам-то он какой? – допытывалась Стелла на следующих выходных, выслушав восторги Луизы.

– Ну я же все рассказала!

– Ничего ты не рассказала – просто перечислила, чем вы занимались. Видимо, тебя так поразило величие и пышность, гонг к ужину и все такое, что ты ничего интересного и не заметила. Как он выглядит?

Луиза призадумалась.

– Забавно… Если бы я описала его внешность, ты бы решила, что он скучный, но это совсем не так – он страшно обаятельный!

– Продолжай.

– Ну… Волосы русые, не особенно густые. Думаю, рано облысеет. Конечно, он уже и так немолод – тридцать два года как-никак. Глаза бледно-голубые, скорее даже сероватые, но взгляд очень прямой и жесткий. Довольно крупный лоб…