Мэнихен думал о «феррари», о табунах девушек в лиловых шароварах.

– Еще одна деталь, и я исчезаю, – сказал Бунсвангер. – Завтра утром мне надо быть в Венесуэле. Слушайте. – Его голос стал непоколебимым, как дуло револьвера. – Двадцать процентов мои. Одна пятая. За услуги. – Он посмотрел вокруг.

Крокетт кивнул.

Тагека кивнул.

Мэнихен медленно кивнул.

– Я в Каракас, – игриво бросил Бунсвангер, допил виски и пожал всем руки. – Утром явится парень с деньгами. Наличными, конечно. Когда удобнее?

– В шесть, – сказал Тагека.

– Заметано. – Бунсвангер сделал пометку в блокноте крокодиловой кожи. – Рад, что ты заскочил, Крок. Провожать не надо. – И он исчез.

Собственно, все было сделано. Оставалось пересчитать на денежное выражение компенсацию Тагеки за исключительные права на Карибскую акваторию и десятилетнее право на Северную Европу. Это не отняло много времени. Тагека Кай был таким же блестящим математиком, как и патологом.

Крокетт и Мэнихен вышли вместе. Крокетт спешил на встречу с третьей – текущей – женой мистера Паулсона.

– Счастливо, Флокс. Сегодня недурно поработали, – бросил он, садясь в «ланчию», и, напевая, сорвался с места.

Мэнихен сел в «плимут» и задумался о порядке действий. Наконец он решил, что сперва следует сделать главное, и со скоростью пятьдесят пять миль в час поехал домой, чтобы сообщить миссис Мэнихен о предстоящем разводе.

Наверху, у себя в квартире, Тагека Кай сидел в кресле и рисовал в блокноте аккуратные идеограммы. Через некоторое время он нажал на кнопку, и в комнату вошел слуга.

– Джеймс, – обратился к нему Тагека Кай, – я хочу, чтобы завтра ты заказал по пятьсот граммов диокситетрамерфеноферрогена-14, 15 и 17. И пятьсот белых мышей. Нет, пожалуй, лучше тысячу.

– Да, сэр, – сказал Джеймс.

– И еще, Джеймс. – Тагека небрежно махнул рукой. – Соедини меня с японским посольством в Вашингтоне. Я буду говорить лично с послом.

– Да, сэр, – сказал Джеймс и снял трубку.

«Напирай на жалость, дорогуша, – вспомнила она, нажимая на кнопку звонка. Именно эти слова произнес Берт, когда звонил ей из Лондона. – Они клюют на жалость. Намекни на самоубийство. Но с этим нельзя пережимать. Если хочешь, упомяни меня. Все знают о моих проблемах даже в Женеве, так что к тебе отнесутся с большим сочувствием. Я уверен, все будет хорошо. Три мои приятельницы прошли через это, а теперь живут и не тужат».

Берта, конечно, отличало многословие, но, с другой стороны, он был достаточно хорошо знаком с нравами и обычаями пятнадцати стран. И везде мог помочь попавшим в беду. Им очень интересовалась полиция нескольких крупных городов. Берт знал очень много фамилий и адресов, и многим хотелось, чтобы он поделился кое-какой информацией. Думая о Берте, о его стремлении помочь, она заулыбалась, стоя в темном коридоре перед запертой дверью. Послышались шаги. Дверь открылась. Она вошла.

– Сколько вам лет, миссис Маклайн?

– Тридцать шесть, – ответила Розмари.

– Вы, разумеется, американка.

– Да.

– Где вы живете?

– В Нью-Йорке. – Она решила не говорить ему, что владеет французским. Пусть думает, будто она совершенно беспомощна. Несчастная женщина, затерявшаяся в чужой стране.

– Вы замужем?

– Развелась пять лет назад.

– Дети?

– Дочь. Восемь лет.

– Ваше нынешнее состояние… какой у вас срок?

– Шесть недель.

– Вы уверены? – По-английски он говорил совершенно правильно, без малейшего акцента: учился в Пенсильвании. Невысокий, моложавый, в строгом костюме, аккуратно подстриженные каштановые волосы. Уютный кабинет, выдержанный в коричневых тонах. И лицо, напоминающее керамическую маску. Дверь он открыл сам: обходился без секретаря. Стены украшали дипломы на нескольких языках. Уличный шум в кабинет не проникал. День выдался солнечный. Печали она не испытывала.

– Абсолютно.

– Ваше самочувствие?

– Физически… – Она замялась. Лгать смысла не было. – Физически… полагаю, все у меня в порядке.

– Мужчина?

– Я бы предпочла не говорить о нем.

– К сожалению, я вынужден настаивать на более подробном ответе.

Фантазии.

Мы собирались пожениться, но он погиб в автокатастрофе. Под лавиной. Я вовремя узнала, что у него плохая наследственность: среди ближайших родственников сплошь психи. Он католик, итальянец, женат. В Италии, как вам известно, разводы запрещены. И потом, я хочу жить в Нью-Йорке. Он индус. Обещал жениться на мне и исчез. Он шестнадцатилетний мальчишка и еще ходит в школу.

Абсурд. Сплошной абсурд.

Психиатр сидел в своем коричневом кабинете, терпеливо ожидая, когда ему начнут лгать.

– Он женат. – Правда. – Счастлив в браке. – Скорее всего правда. – У него двое маленьких детей. Он гораздо моложе меня. – Абсолютная правда.

– Он знает?

– Нет. – Абсурд тоже имеет свои пределы. Нелепый уик-энд в горах с мужчиной, которого она встретила впервые в жизни, который не очень-то и понравился, которого больше не хотелось видеть.

Женщиной она была разборчивой, такого никогда раньше себе не позволяла и знала наверняка, что повторения не будет. Но нельзя же цепляться за мужчину, который на десять лет моложе, и вырывать его из семьи. Не может она рыдать, словно школьница, и, всхлипывая, твердить, что ее соблазнили. А все потому, что снежная буря на двое суток отрезала их отель от остального мира. Вульгарно, знаете ли. И сохранился ли у нее его адрес? В последнее утро он записал его на листке, это она помнила. Сказал, если она окажется в Париже… Но ей ужасно хотелось спать, ее радовало, что он наконец уйдет, короче, она не могла утверждать, что положила этот листок в сумочку. С его рабочим адресом. Семья – это святое. Французы.

– Нет, он не знает.

– Вы полагаете, говорить ему не надо?

– Какой смысл? Вместо одного человека волноваться будут двое. – Хотя она не могла представить себе его встревоженным. Он разве что пожмет плечами. Американка приезжает в Европу, не зная, как… – Видите ли, это произошло случайно. На горнолыжном курорте. Вы же знаете, что такое горнолыжный курорт?

– Я не катаюсь на горных лыжах, – гордо произнес он.

Серьезный человек. Фривольность не в его вкусе. Он не из тех, кто тратит приличные деньги, чтобы переломать себе ноги. Волна отвращения нахлынула на нее. И к самому психиатру, и к его отвратительному коричневому костюму.

– Я напилась. – Ложь. – Он помог мне подняться в номер. – Ложь. – Я не знаю, как это произошло. – Коричневый костюм передернуло. – Он повел себя недостойно, не как джентльмен. – Неужели все это говорит она? – Я просила его уйти, но он лишь смеялся. Он же француз. – Может, на этом ей удастся сыграть. Всем известна взаимная неприязнь швейцарцев и французов. Кальвин против мадам де Помпадур. Женева, растоптанная войсками Наполеона. В мире будет одним французом меньше. Или наполовину французом. – По его отношению ко мне я поняла, что у него напрочь отсутствует чувство ответственности. – Теперь она словно озвучивала показания в полицейском участке, надеясь, что коричневый костюм этого не заметил.