Она почувствовала, что голодна. В эти дни у нее был отменный аппетит. Она посмотрела на часы. Самое время для ленча. Зашла в лучший, как она слышала, ресторан города, заказала truite au bleu[49]. Если приезжаешь в чужую страну, надо обязательно пробовать национальные блюда. К рыбе подали бутылку белого вина с виноградников, растущих у озера.

«Путешествуйте по Европе! – призывала реклама в журналах. – Отдыхайте в Швейцарии!»

Вторая половина дня представлялась ей бесконечной, уходящей за горизонт дорогой.

Она могла подняться на борт одного из корабликов, а потом прыгнуть в отравленное синее озеро. А затем, когда ее выловят, пойти к мужчине в коричневом костюме, чтобы вновь вернуться к вопросу о ее психическом здоровье.

– Варвары, – говорил Жан-Жак. – Варварская страна. Франция, впрочем, еще более варварская. – Они сидели на выходящей к озеру террасе Королевского павильона в Булонском лесу. Деревья только зазеленели, солнце, однако, сильно припекало. Цвели тюльпаны, по коричневой воде скользили первые в сезоне лодки. Молодой американец фотографировал девушку, чтобы, вернувшись домой, документально подтвердить свое пребывание в Булонском лесу. Девушка в оранжевом платье – один из трех цветов, названных модными в этом сезоне, – смеялась, демонстрируя американские зубы.

Розмари провела в Париже три дня, прежде чем позвонила Жан-Жаку. Она нашла тот листочек бумаги. С адресом его офиса. Разобрала незнакомый почерк. По грамматике в школе у него точно была пятерка. Умненький мальчик, склонившийся над партой. Листочек напомнил ей о чисто прибранном номере отеля в горах. Деревянные стены, сосновый аромат. Открытое окно, безошибочный запах секса, пропитавший простыни. Она вновь чуть не выбросила листок. Теперь радовалась, что не поддалась первому порыву. Жан-Жак повел себя как человек. Не француз. В телефонном разговоре старался не говорить лишнего, но Розмари почувствовала: он рад ее звонку. Предложил встретиться за ленчем. В Париже его имя не казалось очень уж банальным. В Париже ее не смущал и дефис.

Она провела тут три дня, не встретившись и даже не поговорив с кем-нибудь из знакомых. Телефонную трубку сняла лишь один раз, чтобы позвонить Берту в Лондон. Он ей посочувствовал, но помочь ничем не смог. Собирался лететь в Афины. В это время года все летели в Афины. Берт пообещал, что даст телеграмму, если общение с греками натолкнет его на какие-то идеи. «Не бойся, дорогуша, все образуется. Наслаждайся Парижем».

Она сняла номер в отеле на Левом берегу, хотя обычно останавливалась на улице Мон-Табо. Там ее хорошо знали, а ей не хотелось видеть знакомые лица. Она собиралась еще раз все обдумать. Первый шаг, второй, третий… Первый, второй, третий… Потом у Розмари создалось ощущение, что ее мозги выворачиваются наизнанку. Она поняла, что должна с кем-то поговорить. О чем угодно. Говорить о случившемся Жан-Жаку она не собиралась. Какой смысл? Но в ресторане неподалеку от ее отеля (ели они морской язык, запивая «Пулли фуме») он отнесся к ней с таким вниманием, так быстро догадался, что у нее неприятности, так хорошо смотрелся в темном костюме и узком галстуке, выглядел таким цивилизованным, что она рассказала обо всем. Много смеялась, выставила психиатра в самом неприглядном свете, трещала без умолку. Жан-Жак не спросил: «Pouquoi moi?» – но сказал: «Это надо серьезно обсудить». И повез ее в Булонский лес на роскошном английском спортивном автомобиле, чтобы выпить на солнышке кофе с коньяком (должно быть, у него на работе четырехчасовые перерывы на ленч, подумала она). Сидя на террасе, наблюдая, как молодые мужчины налегают на весла, проплывая мимо на фоне тюльпанов, она уже не сожалела о том заснеженном уик-энде. Совсем не сожалела.

Она помнила, как решила позабавиться, увести Жан-Жака от юных красоток, которым так хотелось лечь под него. Она помнила ощущение триумфа, охватившее ее, когда ей это удалось, когда он отдал предпочтение ей, стоящей на пороге среднего возраста и больше не гоняющей по крутым склонам, как эти детки. Жан-Жак так нежно держал ее за руку, когда они сидели на солнышке за железным столиком, что это ощущение вернулось вновь. Но уже не захлестнуло ее с головой, так что о постели не могло быть и речи. О чем она ему и сказала прямо и откровенно. Жан-Жак стоически воспринял ее решение. Французов просто оклеветали, подумала она.

Когда он вытащил бумажник, чтобы расплатиться в ресторане, она заметила фотографию молодой женщины под прозрачной пленкой. Настояла на том, чтобы он показал фотографию. Его жена, улыбающаяся, очаровательная женщина с широко расставленными серыми глазами. Она не любила горы, терпеть не могла кататься на лыжах, сказал он. Поэтому на уик-энды он ездил один. Это их дело. В каждой семье свои законы. Розмари не собиралась вмешиваться в их жизнь. Жан-Жак сидел рядом, нежно держал ее за руку, уже не любовник, а друг, в помощи которого она нуждалась и который бескорыстно брался ей помочь.

– Все расходы, – говорил Жан-Жак, – я, разумеется…

– Такая помощь мне как раз ни к чему, – быстро ответила она.

– Сколько у нас есть времени? – спросил он. – Я хочу сказать, когда ты должна вернуться домой?

– Вчера.

– А в Америке?

Она высвободила руку. Вспомнила истории, которые рассказывали ей подруги. Темные дома в районах с сомнительной репутацией; деньги, заплаченные авансом; не внушающие доверия медсестры; доктора, нарушающие закон; возвращение домой два часа спустя.

– Где угодно, только не на моей дорогой родине.

– Да, я слышал, – кивнул Жан-Жак. – Кое-что. – Он покачал головой. – В каких ужасных странах мы живем. – И он тяжело вздохнул, уставившись на тюльпаны.

Мозги Розмари вновь начали выворачиваться наизнанку.

– На уик-энд я должен уехать в Швейцарию. Лыжный сезон завершается. – Он чуть пожал плечами, извиняясь. – Я давно об этом договорился. Потом заверну в Цюрих. У меня там есть друзья. Постараюсь найти тебе другого доктора, который проявит больше сочувствия.

– Психиатра.

– Разумеется. Я вернусь во вторник. Ты сможешь подождать?

Мозги стали наперекосяк.

– Да.

Еще неделя.

– К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург. По делам. В Швейцарию поеду прямо оттуда. Я не смогу показать тебе Париж.

– Ничего страшного. Я не пропаду. Очень тебе признательна. – Ей хотелось сказать Жан-Жаку что-то приятное, компенсируя свою прежнюю не слишком высокую его оценку.

Он взглянул на часы.

Всегда наступает момент, подумала она, когда мужчина, даже лучший из лучших, смотрит на часы.

Телефон зазвонил, едва она открыла дверь номера.

– Говорит Элдред Гаррисон. – Мягкий английский выговор. – Я – друг Берта. Как и все. – Короткий смешок. – Он сказал, что в Париже вы одна и я должен о вас позаботиться. Вы позволите пригласить вас на обед?

– Ну… – Она уже собралась отказаться.