в моей жизни, о боли, о страхе за семью. О том, как я все понял и как люблю их. Про отца рассказал и про Ваню. Про Ирму… Ее мама лежала тут, недалеко. Только ее могила не была такой ухоженной, скорее забытой. Но я верил, что и там они дружат, что она передаст.

Потом мы молчали, и это молчание было наполнено невыразимой нежностью. Бесконечным смыслом. Мамочка, ма… Почувствовал, как слезы капают вниз куда-то. Сопляк. Улыбнулся.

Мне казалось, что сейчас мое сердце разорвется от любви и невыносимой утраты. Невыносимой светлой боли, что не утихнет никогда, но я мог принять ее, что и сделал. Коснулся холодного крыла…

Точнее, думал, что холодного. На самом деле камень оказался нежным и теплым, несмотря на отсутствие солнца. Она слышит! В этот момент я верил в это как в незыблемую непререкаемую истину. Прошептал:

– Спасибо, мама. Ты навсегда в нашем сердце, и я тебе обещаю, что твоя внучка будет знать, какой удивительной ты была…

Я еще раз бросил взгляд на фото и развернулся. Душа была израненной, но внутри осталась светлая грусть. Потому что мама будет жива, пока мы будем помнить. В наших сердцах…

Выглянуло солнце, и с души словно еще один камень свалился. Стало намного легче. Я на правильном пути… Еще один гештальт стал всего лишь историей.

Пошел по дорожкам к выходу. Я уже собирался покинуть кладбище, как заметил тонкую фигурку в знакомом пальто, что удалялась в сторону. Привычная злость, раздражение, недоумение, а потом…

Что она здесь делает? Сюда не приходят бахвалиться или… Не знаю зачем, но пошел следом. Я никогда не позволял себе подобного. Но ее упустить не мог.

Потому что хотел понять, потому что мне это было необходимо. Не бывает такого просто так. Нельзя быть ТАКОЙ. Поэтому я шел, и когда она остановилась у небольшой ухоженной могилки, притаился недалеко. И тут услышал надрывное:

– Ну здравствуй, мама.

Оно не было наполнено любовью, грустью. Нет, это была боль. Боль за что-то страшное, загубленное и… Она начала говорить. Изливать то, от чего по спине не мурашки шли. Стало не по себе, холодно, словно меня изваляли в грязи, и старые демоны подняли головы.

Не выдержал. Не выдержал, а на душе стало так мерзко, что… Несмотря ни на что я больше не тот, что раньше, и я… Я понимаю. Я ее понял. Понял, и теперь все стало на свои места, как тот самый пазл. Потому у каждого своя история и люди разные. Бывает и такое…

Но я раз и навсегда осознал, что больше не буду осуждать кого-либо. Не стану, а если и такое случится, то заткну себя. Потому что права мне такого не давали. Тем более после того, что я наворотил. Вот так вот жизнь открыла мне, почему мама Риты такой стала. Почему она была…

Незаметно покинул кладбище и убитую горем женщину. Я устал. Устал и больше не хотел думать ни о чем. Уже возле машины меня словно остановил холодный ветер. Я поднял глаза к небу, покрыл их и в который раз за день прошептал:

– Спасибо, мама.

Эпилог. Рита

Огромный зал и извивающийся ребенок у меня на коленях. Это моя вторая Олимпиада в качестве болельщика, и я скажу, что в этот раз мне гораздо сложнее.

– Рит, ну ты чего его с собой взяла? Неужели не могла дома с мамой оставить?!

Катя словно из ниоткуда взялась. Села рядом, вся такая довольная и счастливая. Еще бы! Они уже прошли в плей-офф, а мой вон там сейчас будет бороться! И команда у них сложная, сильная. Проигрывать нельзя!

Я была на разборе, в штабе царит серьезное спокойствие. Но все знают, что, как правило, все становится ясно там, на площадке. Каждый раз это маленькая жизнь.

Еще одна маленькая жизнь стала нетерпеливо пищать, ерзая на коленках. Сын был взбудоражен настолько, насколько это вообще возможно. Но я знала, что, когда к нам присоединится Ирма, он успокоится. У них странная связь с ним прямо с рождения.

– Не могла! Они с Мишель на соревнования уехали, а Вероника с двойняшками его бы на няню спихнула.

Откровенно говоря, я кривила душой. Не оставила Ваню в Москве я сама. Осознанно и абсолютно с согласия Миши. Нам обоим было важно, чтобы он побывал на Олимпиаде. Почему-то.

Не знаю, такие вещи на уровне инстинктов. Просто с Мишель мы вообще сперва дали маху. Не ожидали, что дочь окажется очень своенравной копией нас обоих. Упрямой до колик и уверенной в том, что делает, едва ли не с первых секунд жизни…

Я никогда не встречала более целеустремленного человека. Мы так долго привыкали друг к другу, прежде чем позволили ей быть собой. Смешно сказать, но… Я едва не стала такой же, как мама, только в более мягкой форме.

Теперь я понимала ту лучше, принимала такой, какая есть. Отчасти. Все же, чтобы это сделать до конца, еще пахать и пахать. Работа над собой самая сложная и трудозатратная из всех. Вагоны легче разгружать, ей-богу!

– Так на вас насмотрюсь, сама захочу маленького.

Катюха улыбалась искренне, но я-то знала, что если они с Ваней и соберутся завести малыша, то это будет самый залюбленный ребенок на свете. Потому что эта парочка нагулялась и наигралась по полной.

При взгляде на подругу, что сверкала счастливыми глазами и чьи щеки заливал лихорадочный румянец, становилось немного не по себе. Она реально балдела от игры и всего, что с ней связано.

А я встала по другую сторону. Примерно туда, где находился ее муж. У меня была своя очень успешная спортивная секция для детей. Мы выпускали юных волейболистов.

Благодаря такому количеству профессиональных игроков вокруг: Миша, Катя с Ваней (у них в России куча связей осталась), Ирма, в конце концов, – мое дело расширялось не по дням, а по часам.

Парадоксально, но наша дочь с детства о волейболе даже слышать не хотела. Она решила, что будет именитой фигуристкой, и точка. Поэтому с трех лет рассекала на коньках.

Мы в ужасе были. А тренеры, которым мы ее показали, в восторге. Вот такая жизнь. Неожиданная, бурная и счастливая.

Катюха аж подпрыгивала на месте, чем напоминала моего сына. Тот тоже в нетерпении хлопал пухлыми ладошками, заряжаясь атмосферой. Я же улыбалась.

Чувствовала себя до одури хорошо. Не то чтобы я страдала от декрета, все равно толком в нем не сидела, но