Монах-доминиканец принялся поспешно исполнять традиционный обряд приготовления еретика к казни. Он надел на него длинную белую покаянную рубаху, картонную митру на голову с изображениями чертей, повесил на шею грубую дроковую веревку и попытался всунуть в руку свечу из зеленого воска, но Йосеф категорически отказался ее взять. Главный инквизитор отвернулся, и монах не стал настаивать. Он молча положил свечу обратно в коробку и медленно повел узника к сооруженному посреди двора костру.

Люпус невольно проникся к раввину уважением. Не многих приговоренных к жестокой смерти он видел с таким же чистым и просветленным взором. Йосеф спокойно смотрел прямо на него. В его взгляде было столько необъяснимой нечеловеческой силы, что главный инквизитор не выдержал и отвел глаза в сторону.

Палач, скрывающий свое лицо за традиционной черной маской, принял из рук монаха дроковую веревку, висевшую на шее у смертника, и повел его к основанию толстого столба, вкопанного глубоко в землю, возле которого на деревянной колоде была установлена наковальня. Кузнец сноровисто расклепал кандалы и, взяв в обе руки смотанную кольцами длинную тонкую цепь, накинул ее себе на плечо. Вместе с палачом они подвели Йосефа к ступеням и поднялись на сбитый монахами утром на скорую руку эшафот двухметровой высоты из строительных лесов, заляпанных известью. Кузнец специально встал так, чтобы своей могучей спиной прикрыть палача от глаз духовенства, расположившегося на балконе. Заведя руки смертника за столб, палач сделал вид, что крепко связал их вымоченной в воде веревкой и прошептал ему на ухо:

— Учитель твой просил передать эти слова — «Дахо дхитани, вэ Ашем азарани».[89] — Мне они тоже показались правильными. В такую минуту лучше и не скажешь.

Незаметно вложив в правую ладонь раввина тонкую деревянную иглу, он аккуратно зажал его кулак и так же тихо сказал:

— Держи крепко. Выбор за тобой. Игла пропитана сильным ядом, который действует очень быстро. Через минуту после того, как я зажгу костер, уколи себя посильнее и избавишься от страданий, — шепотом объяснил палач.

Стягивая цепью колени, он добавил:

— Не держи на меня зла, я такой же еврей, как и ты. Они обвинили мою жену в колдовстве и сказали, что если я откажусь от этой грязной работы, то непременно утопят ее.

Проверив, достаточно ли туго привязан к столбу смертник, он ослабил цепь на груди, чтобы тот мог свободно дышать, и еще раз напомнил Йосефу шепотом:

— Запомни, не раньше чем через минуту после того, как увидишь пламя, иначе подведешь меня, и они убьют мою жену.

Когда основные приготовления были завершены, палач спустился вслед за кузнецом и для равномерного разгорания костра обложил эшафот по периметру заранее приготовленными большими снопами сухого хвороста. Снизу под поленья он подложил охапки сухой соломы.

— Эх, надо бы на дрова выплеснуть пару ведер воды, чтобы этого колдуна на медленном огне поджарить, — нарочито громко произнес молодой монах Джованни, находящийся в первом ряду монашеской братии, которых собралось во дворе не менее сотни человек.

— Он такой же человек, как и ты — творение рук Божьих, а не демон и не оборотень. Завтра, если тебя одолеет дух ереси, ты сам можешь оказаться на его месте, — пристыдил его палач.

Он зажег факел и, повернув голову в сторону Люпуса, застыл в ожидании команды от него.

— Очень похвально, Лео, мудрые слова, — раздался сверху голос понтифика.

Клаудиус поднял глаза на Папу, который в окружении кардиналов и епископов после легкого завтрака вышел на широкий полукруглый балкон главного корпуса монастыря.

Несмотря на сплетни, которые кто-то распустил среди изрядно напившейся монашеской братии, ни сам понтифик, ни кардиналы вчера не пили вина. Им это было не нужно. Поэтому они вышли на балкон, находясь в хорошем настроении и бодром расположении духа. Так получилось, что день казни выпал на субботу, хотя понтифик не ставил изначально такой цели перед собой. Но теперь, когда кто-то из кардиналов заметил, что это, несомненно, очень разумное решение с его стороны, поскольку для всех евреев это будет уроком на будущее, он слегка улыбнулся и кивнул головой в ответ, изобразив на лице выражение незатейливой папской хитромудрости.

Он не разрешил раввинам еврейской общины присутствовать во время исполнения приговора, дабы они не смущали собравшихся своими причитаниями. Исключение было сделано только для Абулафии, поскольку кардинал Ферроли лично упросил его, мотивируя свою более чем странную просьбу тем, что это придаст сил еретику публично раскаяться и признать тем самым справедливость сурового приговора, вынесенного святой инквизицией.

Понтифик явно желал доставить моральное удовлетворение ярким театральным представлением не столько церковным иерархам, сколько представителям светской власти, которые стояли прямо напротив приговоренного в десяти шагах от эшафота, между монашеской братией монастыря и рыцарями-тамплиерами Люпуса. Где-то вдалеке раздался сухой треск громового раската, и Папа, обратившись к своему фавориту, поторопил его.

— Клаудиус, допросите еретика еще раз в присутствии светских властей, чтобы они сами убедились, сколь много усилий мы прилагаем для спасения сей грешной души. Кто знает, может быть Господь вразумит его и он примет Христа в свое сердце в предсмертный час.

Главный инквизитор поднялся на эшафот. Окинув взглядом свиту городского капитана,[90] он убедился в том, что это обычные напыщенные болваны. Переведя взгляд на Йосефа, он достаточно громко, так, чтобы все хорошо слышали, обратился к нему:

— Ну что ж, настало время для очищения твоей души от греха ереси. Ответь нам искренне на три вопроса, и, может быть, суд смягчит твой приговор. Тогда ты примешь быструю смерть через удушение и не будешь гореть заживо на костре. Итак, скажи нам, Христос — кто он? Спаситель рода человеческого — Мессия или нет?

Во дворе воцарилась тишина. Казалось, вся Вселенная притихла в ожидании ответа.

— Сказано, что никто не знает времени прихода Машиаха,[91] ибо Всевышний сохранил это в тайне даже от своих ангелов, — спокойно ответил раввин. — Но если бы он уже пришел, то сбылись бы все предзнаменования о конце света, предсказанные пророками.

Когда Йосеф ответил, монахи-доминиканцы, одетые в грубые неокрашенные рясы с накинутыми на головы капюшонами, начали возмущенно выкрикивать в его адрес:

— Богохульник, еретик! Он издевается над нами и не признает Иисуса за Мессию! Почему мы должны слушать эти лживые речи? Сжечь его на костре!