Выпад достиг цели, но получился таким сильным, что Джереми не удержал равновесия. Увидел, как улица переворачивается вверх дном, и успел лишь выставить руки вперед, чтобы смягчить падение. Он сощурился; никакого воздействия алкоголя на свои органы чувств больше не ощущал. Краем глаза заметил, что противник, распластавшийся прямо у его ног, пытается встать. Тогда Мэтсон привстал и со всей силой врезал врагу пяткой по подбородку. Удар получился мощным — под стопой Джереми что-то хрустнуло. Он схватился за решетку, стоявшую перед зданием, и, опираясь на нее, встал. Объятая страхом Иезавель медленно пятилась назад. Мэтсон оглянулся и обнаружил, что прямо на него надвигается группа разъяренных мужчин во главе с тем самым парнем, все еще державшимся за живот; лица арабов перекосились от ненависти. Ему противостояло около десяти человек; они собирались разорвать его, а заодно и Иезавель, на клочки. Джереми расстегнул застежку кобуры и выставил оружие перед собой.

— Стоять! — заорал он.

Группа приостановилась; сотни других демонстрантов в это время проходили мимо, все ускоряя шаг. Они торопились догнать начало колонны, едва обращая внимания на то, что происходило между двумя европейцами и десятком соотечественников: исход противостояния был для них очевиден. Ободренный численным перевесом, парень ринулся на Джереми. Тот опустил руки; светильники продолжали извергать сверкающие потоки огня над их головами. Толпа скандировала националистические лозунги, не умолкая ни на секунду. Сотни людей двигались вперед, почти бежали.

Грохнул выстрел из пистолета 45-го калибра, едва слышный в окружающем хаосе. К тому же Джереми нажал на курок, когда юноша подбежал вплотную, и выстрел, произведенный в упор, оказался частично приглушен грудью жертвы. Выражение глаз парня внезапно изменилось: возбуждение и жажда мести смешались с непониманием, но Джереми так и не заметил в них ни капли боли — только недоумение и наконец страх. Юноша умер, охваченный ужасом; рухнул на землю, безуспешно ища взглядом возможность спастись, но со всех сторон его окружала лишь глубокая пропасть, куда он постепенно проваливался. Араб закрыл глаза; судорога сотрясала его тело, руки с тихим стуком коснулись земли. Соратники убитого молча наблюдали за агонией, а затем перевели взгляд на Джереми. Тот понял — они вот-вот бросятся на него; в этой ситуации оружие англичанина имело мало значения. Арабы собирались кинуться все разом, задавить количеством и заставить европейца жестоко поплатиться. В этот момент со стороны первых рядов бурной процессии донесся какой-то шум; он все ширился, пока не превратился в грохот. Демонстранты в панике подались назад. Сухие металлические хлопки выстрелов метались между фасадами зданий. Стреляют из винтовок, понял Джереми: в дело вступили армейские подразделения. И вот обезумевшие манифестанты побежали в противоположном направлении.

Мэтсон вновь переключил свое внимание на непосредственную опасность. Мужчины продолжали приближаться к нему, выражение их лиц не сулило ничего хорошего. Англичанин убедился, что Иезавель по-прежнему у него за спиной, и вновь положил указательный палец на спусковой крючок. Тем временем волны паники докатились с головы колонны до места, где он стоял. Более половины окружавших его теней обратились в бегство. Выстрелы из винтовок продолжали трещать повсюду. Он увидел, как две фигуры выделились из массы спасающихся людей и обогнули его и Иезавель, собираясь напасть с тыла. Третий араб бросился в лобовую атаку, едва избежав столкновения с плотной группой беглецов: те со всех ног бежали в направлении, прямо противоположном тому, куда недавно увлекал их гнев. Джереми не мог стрелять — всюду люди; но тут на его глазах пуля пронзила несколько тел прямо перед ним и попала в его противника.

Неожиданно людской поток стал таким плотным и неистовым, что все, кто находился вокруг, были сметены этим шквалом. Сопротивляться означало упасть и неминуемо быть растоптанным — Джереми отдался на волю стихии. Волна тел толкала и несла его вперед с неодолимой силой. Враги его, сметенные, как и он сам, действовали теперь каждый за себя и думали только о том, чтобы не упасть и удержаться на поверхности. Достигнув площади, плотный поток тел тут же распался, растекся ручейками по улочкам, которые вели в самых разных направлениях. Джереми укрылся в нише под дверью ближайшего дома и ждал, пока основная часть толпы пройдет мимо. Он высматривал Иезавель среди проплывающих лиц и наконец нашел: напуганная, но целая и невредимая, она двигалась в потоке по противоположной стороне площади. Он вновь потерял ее из виду, когда она быстро покинула людную площадь и свернула на соседнюю улицу, чтобы уйти подальше от района беспорядков. Джереми откинул голову назад, к стене, и вздохнул; худшее еще впереди, эта ночь обещала стать самой долгой и жуткой из каирских ночей.

Марион разбудил детский смех. Во рту у нее пересохло, голова ныла от неровной, колющей боли. Она не знала, где находится; комната кружилась перед ее глазами. «В вагоне… я с Джереми, в ваг…» Нет, она в Каире, на нее напали во время уличных беспорядков. Марион вспомнила, как за ней гналась фигура, своим обликом напоминавшая смерть. Да нет же, наоборот, это она бежала за похитителем…

Дневник… Мон-Сен-Мишель… Наконец Марион поняла: она у себя, в своем домике. Затем она несколько секунд вспоминала, кто же она такая. Как у Ким Новак в хичкоковском «Головокружении»,[83]ее внешняя жизнь поменялась местами с внутренней — с жизнью Иезавели. Но все-таки она Марион. И она сумела вернуть себе черную книгу — дневник Джереми Мэтсона. После этого вернулась в Рыцарский зал, кипя от бешенства больше, чем от беспокойства. Кому вздумалось посмеяться над ней? Разве она не слышала царапанье ключа в замочной скважине? Неужели похититель в действительности открывал другую, потайную дверцу? Или нарочно стал шуметь у основного входа, а затем бегом обогнул зал и проник туда с другой стороны, за спиной Марион, собираясь украсть книгу? Она не могла найти ответа, однако в конечном счете это не так уж важно.

Марион покинула территорию аббатства и направилась к Беатрис. Но лавка оказалась заперта; в квартире над магазином также ни души. Тут Марион заметила Людвига, который двигался в ее сторону от соседней улочки. Она спряталась в тени, чтобы он ее не увидел, а затем спаслась бегством и укрылась дома. Этот день казался ей особенно неподходящим для ухаживаний ночного сторожа. Марион постояла в гостиной пять минут и заплакала: она совсем запуталась и просто не способна принять правильное решение. В руке у нее очутилась телефонная трубка; отыскав в бумажнике визитку, она набрала записанный там номер человека из ДСТ, но отсоединилась после первого же гудка. Затем принялась кружить по комнате; после сотни шагов ноги начали ныть. Тогда она села и налила себе джина с апельсиновым соком. Выпила стакан, потом еще один… Вскоре успокоилась, взяла книгу, перелистала страницы и продолжила чтение. Разомлев от джина, заснула на окончании сцены уличных беспорядков — сразу же после бегства Иезавели.

Проспала она два часа. Теперь под ее окном шумели дети. Но ведь уже поздний вечер, и в Мон-Сен-Мишель нет ни одного ребенка! Марион с трудом встала с дивана и прижалась лицом к холодному оконному стеклу: внизу по улице двигались десятки людей, они направлялись в сторону аббатства; впереди бежали дети.