– Ха! Человек! Уж верно, не гусь! А лицо-то, лицо?

– Лица не мог разглядеть.

– А ростом он какой? Высокий?

– Да нет вроде, чуть повыше меня.

Вопрошатели переглянулись: Ростислав был чуть повыше Завады.

– А голос?

– Да он не говорил, а шептал только. Где же тут разберешь?

– Ну, ты скажи, мог это быть Ростислав? Мог или нет?

– Да хоть епископ Симон! – в отчаянии отвечал измученный Завада. – Отстаньте вы от меня, ради Христа! Ну, не знаю я, не знаю!

Но этот ответ многим показался подтверждением. В городе началось подспудное брожение. Припасов еще хватало, никто пока не голодал, однако ходили слухи, что кто-то уже разбирает на дрова старую клеть. Первая удаль утихла, вид осаждающего войска, обложившего город со всех сторон, давил на сердце и ослаблял дух. Уже у многих шевелились тревожные мысли, что Владимирко способен держать осаду хоть целый год и жители Белза без приступов и пролития крови окажутся так ослаблены, что, в конце концов, их возьмут голыми руками. Воображение рисовало участь поверженных городов: сожженные дома, дым над некогда оживленными улицами, вой собак над трупами и длинные вереницы пленных, которых уводят, чтобы продать за Греческое море… Уже все уверовали, что помощь ниоткуда не придет, что Белз брошен один на один со своей злой судьбой… И если князь, которого они выбрали, действительно братоубийца, то Бог не помилует их!

Работать в осаде никто не мог и не хотел, народ целыми днями толкался под воротами, на маленьких уличанских площадях перед церквями. Торг был постоянно забит, но никто не торговал. То тут, то там какой-нибудь умник, взобравшись на телегу, держал речь или за Ростислава, или против. Случались уже и потасовки.

Так прошло дней пять или шесть, и однажды Прямислава увидела из окна, как мимо двора Яна Гремиславича валит целая толпа. Впереди шли Крушила и Наседка, и все были так возбуждены, что гул долетал даже до горницы. Прямислава бросилась вниз по лестнице, догнала толпу, пробралась через двор и влетела в гридницу. Ростислав, видимо, собрался куда-то идти, потому что она почти наткнулась на него на пороге. Увидев встревоженное лицо княжны, он схватил ее за плечи и хотел спросить, в чем дело, но тут и сам услышал шум во дворе.

Крушило и Наседка вошли первыми и держались так важно, что Прямиславе стало ясно: ничего хорошего они не скажут.

– Послушай, Ростислав Володаревич, что народ решил! – начал Крушило. – Помощи нам ждать неоткуда. Владимирко осаду не снимет, пока убийц не получит. Народ решил: надо ему убийц выдать.

– Меня, значит? – сурово спросил Ростислав и положил руки на пояс. – Сами меня звали княжить, клялись почитать как отца, а теперь струсили?

– Нам, княже, о детях надо думать! – отчасти виновато добавил боярин Аким. – Неладно вышло, ты уж не взыщи. Народ решил послать к Владимирку: пусть крест поцелует, что возьмет убийц, а больше никого не тронет.

– Так ведь нет здесь убийц! Кто это? Завада с Будилой? Они только рядом стояли, что с них спрашивать? А меня и вовсе там не было!

– Не знаем, княже! – Немир Самсонович развел руками. – Видит Бог, я тебе верю, как самому себе. Но решаю-то не я здесь, а Владимирко!

– Пусть Владимирко судит, если говорит, что доказательства твоей вины у него есть, – добавил староста Осьмун. – Если нету их, то ничего он тебе не сделает. А нам в осаде век сидеть, пока все с голоду не передохнем, тоже не годится.

– А еще народ надумал княжну Юрию Ярославичу отдать, раз уж он ее муж! – прибавил отец Лукиан из маленькой Введенской церкви на посаде. – И пусть он за это поможет тебе у брата прощение выпросить.

Ростислав глянул на застывшую Прямиславу: «народ» додумался до того же самого, что и Юрий, присылавший той ночью к нему своего конюха-половца.

– Так ведь когда звали вы меня княжить, обещали ни меня, ни ее не выдавать! – сдерживая гнев, напомнил Ростислав. – Уже забыли?

– Когда мы обещали, Ярослав жив был… – Аким Желанович тоже развел руками. – А теперь…

– Так вы верите, что это я убил?

– Владимирко верит и выдать тебя требует. Повинись, может, простит…

– Это он пусть у меня прощения просит! – зло ответил Ростислав. – За то, что брата в таком грехе заподозрил! Спасибо, люди добрые! Хорош город Белз!

– Ты город-то не трогай! – Яков Наседка попытался приосаниться. – Мы тебя добром звали княжить, а выходит, нет тебе счастья! Ты убил или не ты, а мы с тобой заодно погибать не хотим! Иди-ка к Владимирку и сам с ним объясняйся!

– И кто же тут такой смелый, что хочет князя за ворота выставить? – подал голос Звонята. – Уж не ты ли? Ну, давай, выходи, сейчас у меня сам с заборола вороной полетишь! Удалец! Нас в дружине тридцать человек, и пока хоть один жив, ни одно рыло посадское князя не тронет!

Пришедшие загудели: они и сами понимали, что поступают недостойно, и рады были любой возможности представить дело так, будто их здесь обижают.

– Тише, чада, тише! – Отец Ливерий вышел вперед. – Не кидайтесь друг на друга, аки псы. Подите по домам, а с князем я сам потолкую.

– Потолкуй, отче! – поддержал Немир Самсонович и вытер потный лоб. На Ростислава он старался не смотреть: ему не хотелось выдавать князя, но устами старейшин говорил город, к голосу которого он не мог не прислушиваться. – Что же, раз так вышло…

– Требует Владимирко четырех человек: Ростислава, Заваду, Будилу и Доброшку! – кричал Яков Наседка, когда обозленные Ростиславовы отроки не слишком вежливо выпихивали всю толпу из гридницы. – И княжну Вячеславну! Тогда снимет осаду!

– А их всех вверх ногами повесит перед воротами и велит расстрелять![31]– бормотал злой Звонята. – Тебя бы так, пес подзаборный!

– Это кто тут пес?

Голос оскорбленного Наседки утих в сенях, двери закрылись. Прямислава метнулась к Ростиславу и вцепилась в его руку. Сбывалось самое ужасное, о чем она боялась даже думать. Начиная с того весеннего дня, когда она встретила на торгу бесстыжую Вьялицу, ее беды растут, как снежный ком. Ее таки хотят вернуть Юрию, Ростислав погибнет, оба они погибнут! И когда придет помощь, будет поздно!

– Не пойду к Юрию! – бормотала она, чувствуя, что сердце сейчас разорвется. – Лучше в реку брошусь!

– Погоди, дочка, смертный грех на душу брать, самоубийц и отпевать не велят, – ласково и печально сказал ей отец Ливерий. – Поди сюда, чадо! – Он кивнул Ростиславу. – Поговорим.

Ростислав подошел и рухнул на скамью, сжав руки между колен и свесив голову. Даже когда он жил в заложниках у короля Болеслава, ему и то не было так гадко: несправедливое обвинение давило хуже любого несчастья.

– Ну, отче? – Он поднял голову и глянул на игумена. – И ты меня в Каины записал?