Через два часа Роман, кудрявый весельчак с вечной белозубой улыбкой на устах, покинул графский замок, устремившись по флорентийской дороге к Риму. На вопрос Берты, почему гонец предпочел этот путь более короткой пизанской дороге, был получен вполне аргументированный ответ об опасности этого пути, грозящей встречей с сарацинами и береговыми пиратами. Берта приняла эту версию, однако спустя еще час из северных городских ворот выехало сразу пять гонцов к префектам Пистойи и Прато, а также баронам-вассалам, чьи замки находятся на болонезской дороге с описанием молодого неаполитанца и приказом задержать и обыскать того, если он объявится в их владениях.

Следующие дни Берта была подчеркнуто любезна с Мароцией. Обе женщины все это время были полны трепетного ожидания вестей, решавших их судьбу, и, во многом поэтому, Мароцию ничуть не задевало по-прежнему отчужденное отношение к ней со стороны Гвидо, который решил поставить свои чувства в зависимость от того, насколько справедливыми окажутся в итоге слова его брата.

Хмурым октябрьским вечером, спустя неделю после отъезда гонцов, слуга графини постучался в спальню Мароции и передал ей просьбу навестить перед сном хозяйку замка. Такое уже случалось не единожды, но Мароция была немало удивлена, когда, войдя в покои графини, увидела подле нее Гвидо с невероятно угрюмым выражением лица.

— Добрый вечер, дитя мое, гостья моя. Надеюсь, вы не будете держать на нас зла за то, что мы вырвали вас из сладких объятий сна.

— Я еще не спала, благородная графиня, но я к вашим услугам в любое время.

— И мы всегда можем рассчитывать на вас?

— Как на самого верного и преданного вашего слугу.

— Тогда мой верный и преданный слуга без сомнения легко объяснит мне мотивы и содержание вот этого письма, — и Берта все с той же карамельной улыбкой протянула Мароции пергамент. Та моментально узнала свое послание, которым она неделю назад снабдила своего неаполитанца в дополнение, а точнее вместо официального письма своим родителям. Латинские буквы, красиво очерченные рукой герцогини Сполетской, выстроились в следующее:

«Рабу Господа нашего Иисуса Христа Беренгарию, благочестивому государю и заступнику христиан, могущественному королю Италии, маркграфу Фриульскому и Веронскому. Сим письмом припадаю к руке Вашей и прошу заступничества Вашего от напастей, чинимых неприятелями моими и от несправедливости в отношении меня от сильных властителей Сполето и Тосканы. Умоляю Вас, как преданный вассал ваш и как бедная страдающая женщина, гонимая всеми и лишенная детей своих, дать приют и пищу под величественной рукой Вашей. Залогом сказанному будет жизнь моя в воле Вашей, а душа моя, как любая душа всего сущего, в руках Господа. Преисполненная покорности перед величием Вашим и будучи наслышана о многочисленных добродетелях Ваших, спешу предупредить Вас о кознях, готовящихся против Вас и Ваших намерений. Бойтесь исконных врагов Ваших, под чьими личинами и с каким заманчивыми предложениями они бы к Вам не приходили. Цените дружбу и силу друзей своих и да будут благословенны дела, творимые Вашей рукой и от Вашего имени! Молящаяся за Вас Господу, Мароция, герцогиня Сполето, маркиза Камерино и ваш преданный друг и вассал».

— Что произошло с моим слугой? — спросила Мароция.

— Это единственное, что вас в данный момент беспокоит? — ответила Берта и ее глаза вспыхнули пламенем ненависти. Она вновь видела перед собой только дочь Теодоры.

— Змея, пригретая на груди от зимней стужи, ведет себя более благодарно, чем вы. Вы, с которой как с падалью обращался ваш муж, от которой отвернулись даже ваши грешные родители, вы столько дней провели у нас под нашим кровом, принимая еду, дарованную нам Господом, за одним столом с нами, и все ради того, чтобы однажды вот так отплатить нам за наши благодеяния? — голос Берты становился все громче и громче.

— Прошу вас, графиня, соблюдать почтение к моему роду и титулам, не уступающим вашим.

— Что? Ты, мелкая, развратная дрянь, порожденная греческой низкородной конкубиной, осмеливаешься в стенах моих требовать уважения к себе после столь гнусного предательства, сотворенного за моей спиной?

— Висконт Гвидо, прошу вас призвать вашу мать к разуму и спокойствию.

— Не сметь обращаться к моему сыну! Гвидо, сердце мое, теперь ты видишь, какие цели преследовала она, совращая тебя?

Гвидо сокрушенно покачал головой.

— Ты меня обманула, ты меня обманула.

Мароция посмотрела на него с презрительным вызовом.

— Если бы не я, благородный висконт, твой брат с твоей сестрой лишили бы тебя наследства.

— Это не твое дело, потаскуха! — взревела Берта, — ты молись о своей червивой растленной душе, ибо в моей власти сейчас тело и жизнь твоя! Я прикажу изуродовать твое порочное лицо, а затем приковать тебя снаружи к городским стенам и сорвать с тебя одежду, чтобы каждый холоп, каждый бродяга, рыскающий возле города, смог воспользоваться тобой, а собаки утолить свой голод!

Гвидо вздрогнул и со страхом посмотрел на мать.

— Прежде чем учинить суд надо мной, я прошу вас, графиня, разрешить мне сказать вам два слова наедине.

— У меня нет секретов от моего сына! — крик Берты уже перешел на исступленный визг.

— Я не была бы так уверена, графиня. Никто не знает целиком всех секретов своих. Их знает только Господь сущий, да предметы и вещи нас окружающие, но они свидетели молчаливые. Вот как, например, этот рыцарский щит, — и Мароция указала на щит, висевший на стене в покоях графини, тот самый щит, которым была однажды блокирована дверь умирающего Адальберта.

Берта оцепенела, глаза ее еще более страшно расширились. Она громко, с усилием, сглотнула вязкую слюну.

— Что, «щит»? — прохрипела она, истово надеясь на простое совпадение.

— Щит этот видел не только славные битвы и смерть своих врагов. С тех пор, как он стал украшением этих стен, он видел все, что происходило в ваших покоях.

— И что из этого? — начала приходить в себя Берта и ее голос вновь гневно возвысился.

— Возможно, недавно его снимали со стены, чтобы использовать совершенно не по назначению.

— Сын мой, Гвидо, оставь нас, — задыхающимся голосом сказала Берта, лицо ее стало багровым, графиня находилась в шаге от апоплексического удара.

— Я совершенно не понимаю, матушка, о чем вы говорите.

— Я сказала, оставь нас. Мне кажется, что у герцогини Мароции есть план, о хитрости которого мы можем только догадываться. Мы…. Быть может, мы …… действительно были к ней …. неправы.

— Правда? — с надеждой и радостью спросил Гвидо.

— Об этом я узнаю, как только ты оставишь нас наедине. Ну же!

Гвидо немедленно повиновался. Берта после его ухода тщательно осмотрела все закоулки своей спальни и только после этого повернулась лицом к Мароции. Та улыбалась, как может улыбаться дьявол, заполучивший очередную несчастную душу.