Во время движения по городу Мароция с родственниками обменялась лишь парой фраз. Сначала Теофилакт уточнил, действительно ли его дочь хочет остановиться в Замке Ангела, как ему передал ее вчерашний гонец? Мароция утвердительно кивнула головой, и Теофилакт лишь заметил, что, как минимум, пять дней уйдет у него на переброску из замка городского имущества, включая томящихся в подвалах башни заключенных. Занятый Теофилактом, во время его конфликта с папой Христофором, замок с тех самых пор рассматривался как личное имущество консула, однако Теофилакт в последние годы, по умолчанию и в связи с отсутствием Мароции, вновь отдал бывший мавзолей Адриана под нужды города. Теперь же его снова приходилось освобождать в угоду капризам своей требовательной и осторожной дочери.

Конечно же, Мароция не упустила возможность пустить язвительную стрелу в адрес своей матери.

— Я смотрю, наша матушка не горела желанием увидеть свою дочь, — заметила она.

— Вы несправедливы, Мароция. Она ждет всех нас сегодня вечером в папском дворце в городе Льва, где в вашу честь и в честь вашего друга будет организован богатый и торжественный ужин. Туда же к вечеру привезут Иоанна, вашего сына и моего внука.

— Почему в папском дворце, а не в нашем доме?

Теофилакт промолчал. За него ответил его сын.

— Потому что наша мать отныне проживает в городе Льва.

— Вот как! И вас всех это устраивает?

Отец по-прежнему молчал, брови его хмуро топорщились.

— Это соответствует нашим интересам и способствует могуществу нашей семьи и Рима, — ответил Теофило.

— А как ты относишься к мессеру да Тоссиньяно?

— Как к главе христианской церкви папе Иоанну, — строго ответствовал брат.

На этом разговор был прерван и более не возобновлялся. Отряд Мароции под несмолкающие приветственные крики горожан вскоре пересек Тибр по Адрианову мосту и Замок Ангела распахнул перед ними свои ворота.

Через несколько часов Мароция со своим сыном Альберихом и висконтом Гвидо, едва успев заменить дорожные кольчуги на светские одежды, вступали в пределы папского дворца, примыкавшего к базилике Святого Петра. Погода, с утра баловавшая их нежными, чуть печальными, лучами осеннего солнца, к вечеру испортилась — поднялся ветер и начал накрапывать дождь. Почти все приглашенные папой гости уже находились внутри дворца, вечерняя служба уже или закончилась, или, что не являлось в эти дни редкостью, не была проведена папой вовсе. Стоя на балконе второго этажа, папа Иоанн наблюдал за приездом носилок Мароции с видом человека, у которого за этот день стало одной проблемой больше.

Возле входа Мароцию встретила Теодора и пятилетний Иоанн, робко взиравший на ослепительно красивую тетю, которую почему-то все слуги называли его мамой. Он послушно дал позволить себе этой тете приблизиться к себе и промочить себя насквозь ее слезами. После этого сюрпризы для маленького Иоанна продолжились — шустрый для своих двух с половиной лет мальчишка, выскочивший из-под подола Мароции, был ему объявлен родным братом, но, как ни старались его новоиспеченная мать, а также дед с бабкой, братья так и не обняли друг друга, обменявшись только осторожным рукопожатием, после чего синхронно убрали руки за спину, давая понять, что родственный церемониал на этом закончен.

Наконец, настала очередь приветствия дочери и матери. Они долго стояли друг против друга, не зная с чего начать, и даже для самых наивных свидетелей встречи эта красноречивая пауза начала казаться чрезмерно затянутой. Первой не выдержала Теодора. Она протянула руку к коротким кудрям дочери, но та инстинктивно отшатнулась от нее.

— Нам надо обнять друг друга, дочь моя. На нас смотрят.

— Простите мне мою наивность, матушка, я не сразу поняла, что вами движет. Извольте, мнение общества, как обычно, превыше всего.

Они холодно обнялись. Почти тут же, едва не оттолкнув Теодору, к Мароции устремилась семнадцатилетняя девушка со светлорусыми волосами, крепкая, румяная, с округлыми формами лица и тела.

— Сестрица моя! Как я счастлива тебя видеть! Ой, ты так изменилась! Зачем ты состригла свои волосы? Идем, идем, там собрались твои друзья, мы все жутко соскучились по тебе, — и младшая Теодора, не дождавшись от сестры ответа и наплевав на весь дворцовый этикет, схватила Мароцию за руку и потащила ее во дворец. В стороне при этом осталась Ксения, нянька Мароции, долгие дни мечтавшая обнять свою госпожу, а сейчас лишь успев печально и безответно простереть к ней руки.

В приемной зале дворца Мароцию действительно ждали молодые люди, дети самых богатых семейств Рима, с которыми Мароция коротала в веселье и сытости свои девичьи дни. Большинство из них за это время успели стать мужьями и отцами, многих из своих бывших друзей она и вовсе не досчиталась, так как некоторые решились на карьеру в германских и греческих землях, а некоторых уже успел нетерпеливо призвать к себе Господь. Дальновидная герцогиня уделила каждому из своих бывших друзей внимание, нежные слова и даже двусмысленные комплименты, причем наличие или отсутствие у тех семейных уз совершенно ее при этом не смущало. Мало-помалу она несколько увлеклась и ее голос среди общего хора молодых римлян еще долго бы соловьиной трелью растекался бы по залу, если бы она не заметила Петра Ченчи, брата епископа Рима, своего недруга и оскорбителя. Тот все это время насмешливо наблюдал за ней и, встретившись с ним взглядом, Мароция тут же спустилась на грешную землю, полную коварных интриг и вечных противостояний.

В этот момент гости были приглашены за свои столы. Мароцию и Гвидо, естественно, позвали за главный стол дворца, где, помимо семейства Теофилактов, были только сам папа Иоанн и его брат. Мароция села рядом с матерью, по другую от нее руку в кресло угрюмо плюхнулся Гвидо, успевший к этому моменту преисполниться жгучей ревности к молодым местным сеньорам, развязно хватавшим его любовь за руки и не только.

После всей процедуры рассадки гостей, папа Иоанн прочел короткую, но выразительную и назидательную молитву, поблагодарив всех пришедших к нему на сей ужин, предупредив их заодно от возможного греха гордыни и, что было немаловажно, чревоугодия. После чего все гости незамедлительно к совершению этих грехов и приступили.

В момент, когда у большинства гостей жерновами застучали челюсти, а шум потоков вина из бутылок достиг децибелов горной реки, папский мажордом объявил о приходе нового гостя. Многие из бражников даже не услышали имя входящего, а тех, кто услышал, эта новость не тронула совершенно. Между тем, из гостевой залы выступил, в сопровождении трех своих слуг, восьмилетний мальчик, продвигавшийся к своему выделенному месту за столом с видом важным, и во многом поэтому, довольно смешным.

Маленький Альберих, сидя на коленях няньки Ксении, ежесекундно тискавшей его, издал оглушительно радостный крик и кинулся к гостю. Тот тоже узнал его, и маленькие мальчики жарко обнялись. По рядам гостей пробежало:

— Это Кресченций, Кресченций Мраморная лошадь. Сын сенатора, того самого, которого в прошлом году убили неверные в Фолиньо и за которого мы скоро отомстим.