Через неделю после этого печального события к северным стенам Лукки подъехал богато убранный кортеж маркизы Ирменгарды Иврейской. Город тепло приветствовал дочь своих сюзеренов и немного недоумевал, почему поезд маркизы, помимо знамен и гербов Тосканы и Ивреи, содержал геральдические знаки отличия королевства Нижней Бургундии.

Этому же неприятно удивилась и графиня Берта, наблюдавшая за приездом дочери из окон центральной башни дворца. Когда кортеж, оставив охрану и часть слуг, вполз в пределы графского замка, Берта поспешила навстречу. Гвидо, Ламберт и Мароция послушно устремились вслед за ней.

Первой из белых носилок, украшенных вензелями Ивреи, выпорхнула белокурая красавица Ирменгарда, с огромными, как у матери, голубыми глазами и несколько жеманными манерами. Берта поспешила заключить дочь в объятия, после чего передала ее на приветственное растерзание своим сыновьям. Мароция с Ирменгардой обменялись церемониальными поклонами и ледяными взглядами, в которых зарницами блеснула очевидная женская ревность. После этого внимание всех переключилось на красно-желтые носилки, обладатель которых явно не спешил обнаруживать себя, очевидно, не без налета театральности готовя всем сюрприз.

И это ему удалось. Занавески распахнулись, и глазам тосканцев предстала длинная, худощавая фигура Гуго Арльского, сына Берты от первого брака. Берта, успев чертыхнуться про себя, ибо все ее нехорошие подозрения полностью оправдались, мгновенно приняла на себя маску обрадованной матери и протянула руки сыну. Гуго последовал ее примеру, улыбаясь с тем ехидством, с которым улыбается человек, сделавший очевидную пакость всем собравшимся. Никто и в самом деле не ожидал увидеть его здесь. Во всяком случае, также быстро, как и Ирменгарду. Но, главное, появление Гуго в этот момент означало, что пасынок Адальберта Тосканского питает определенный интерес к наследству скончавшегося отчима и это не могло не тревожить ни Берту, ни Гвидо, ни даже Мароцию, имевших на сей счет собственное мнение и порядок своих будущих действий.

— Гуго, сын мой, благодарю Небеса за подаренное мне счастье видеть вас! Но каким образом вы так быстро смогли оказаться в наших краях?

— Матушка, благородная и великолепная графиня благословенной Тосканы, дело в том, что я получил ваше письмо, будучи в гостях у нашей сестры и вашей дочери в Турине. Это оказалось как нельзя кстати, ибо позволило графу Адальберту Иврейскому остаться дома, занимаясь своими делами, а мне сопроводить свою сестру до вашего замка.

«Как нельзя кстати» — язвительно повторила про себя Мароция.

Гвидо и Гуго церемонно раскланялись и почтительно, но прохладно обнялись. Гуго потрепал за волосы юного Ламберта и, наконец, удостоил-таки взглядом Мароцию, о чьем нахождении в Тоскане ему стало известно от сестры. Конечно, он узнал и приметил ее, когда его поезд еще только въезжал на площадь перед дворцом, но до поры старался не смотреть в ее сторону, копя силы для решающего момента, когда необходимо будет вложить в свой взгляд все свое Богом данное превосходство рождения и ироничную снисходительность к той, которая однажды так жестоко подшутила над ним.

Мароция ответила ему откровенно насмешливым взглядом, давая понять, что она также узнала его и прекрасно помнит все обстоятельства их предыдущей встречи в Лукке.

— Ваше долгое пребывание в Лукке заставляет всех нас удивляться. Герцогиня Мароция, очевидно, находит земли Тосканы более живописными и располагающими к романтике, нежели холмы Сполето, — ядовито улыбаясь, атаковал Гуго.

— Лукка до сегодняшнего дня будила во мне исключительно приятные воспоминания, — ответила Мароция, многозначительно взмахнув ресницами.

— Но, быть может, вами движут и другие чувства. Холмы Сполето и виноградники Тосканы будут еще более романтичны и живописны, если их обозревать сообща, а не порознь. Слышите, матушка, вы не боитесь этой коварной красотки?

— На холмах Сполето восседает мой муж, герцог Альберих, давний знакомый вашего властелина, — за Берту ответила Мароция.

— Похоже, что вы, как и мой сюзерен, не слишком горите желанием вновь увидеть его.

— Быть может вы и правы. Зато я бы не отказалась увидеть вашего сюзерена. Глядишь, и бургундские леса, быть может, понравятся мне более, чем виноградники Тосканы. Как вам такой вариант?

— Я приглашаю вас, блистательная герцогиня. Мы можем поехать осматривать наши леса, как только вы пожелаете, — и в глазах купившегося Гуго внезапно вспыхнула похотливая надежда.

— Увы, благороднейший граф, но вы не сюзерен Бургундии. А я имею дело только с сюзеренами, — усмехнулась Мароция, и Гуго обиженно поджал губы. В эту секунду бургундец увидел, что за ними напряженно и хмуро наблюдает Гвидо. Решив перевести все дело в шутку, Гуго громко расхохотался и, приобняв своего сводного брата, повел его внутрь дворца. Дамы молча последовали за ними, каждая обдумывая свои цели.

Остаток дня гости провели сначала в фамильном склепе тосканских графов, где помолились за усопшего графа Адальберта, после чего был устроен торжественный ужин, где поминальные молитвы и тосты легко сочетались со здравицами в честь Берты и ее детей. Гуго, выпячивая свое старшинство, с первых же минут повел себя в Лукке как хозяин. Даже на пиру он уселся по правую руку от Берты, усадив слева от нее Гвидо, а далее Ирменгарду. Справа от себя нашлось место епископу Поджо и, таким образом, Мароции, впервые за время пребывания в Лукке, пришлось сесть за гостевой, а не хозяйский, стол. Пускай и в качестве самой дорогой гостьи.

Дальше-больше. В последующие дни, когда Берта перед ужином проводила свои семейные советы, Мароция и вовсе перестала на них приглашаться. Она чувствовала, что все это было сделано по инициативе Гуго, причем здесь была как явно личная месть, так и определенные, вполне корыстные цели, в достижении которых Мароция могла ему помешать. Несколько раз она попыталась переговорить с Гвидо, который, очевидно, становился теперь главной помехой на пути своего брата-интригана, но Гвидо, на свою беду, по-прежнему избегал ее, каясь за свой поступок в ночь смерти отца.

А на семейных советах действительно началась нешуточная борьба за наследство Адальберта Тосканского. Гуго, прежде всего, заручился поддержкой своей сводной сестры Ирменгарды, по всей видимости, найдя ключи то ли к ее сердцу, то ли к разуму. Первое, при живом муже, графе Адальберте Иврейском, представлялось маловероятным, второе — и вовсе иллюзорным по причине отсутствия двери. Мнение Ламберта на сегодняшний момент авторитета покамест не имело, и на него Гуго решил не тратить своих сил и красноречия. Что касается самой Берты, своего потенциально самого серьезного оппонента, то здесь Гуго решил смешать все карты. На первом же семейном совете Гуго начал активно настаивать на том, чтобы именно их мать оставалась единственной в Тоскане носящей графский титул, не спеша делиться им с Гвидо, объясняя это неопытностью последнего и тяжестью текущего момента, когда враги обложили Тоскану со всех сторон. Кто-то будет против?

Положение Гвидо становилось отчаянным. Чтобы защитить свои законные наследственные права он, воспитанный в духе беспрекословного подчинения родителям, оказался теперь перед необходимостью в одиночку идти против всей своей семьи. Ему ничего не оставалось, как постараться унять все свои страхи и вымышленные угрызения совести. На пятый день пребывания своего незваного братца в Лукке, Гвидо вновь появился в спальне Мароции. Та радостно бросилась ему навстречу, изменяя своему прежнему хладнокровию, и обвила его шею руками. Но Гвидо, мягко отстранившись от нее, с грустью поведал обо всем, что происходило последние дни.