— Берта! Берта! Помоги мне! Ты слышишь меня?

«У Адальберта очередной приступ. А где же благоверная жена? Почему не спешит ему на помощь? Что если….?» — и она, с сильно забившимся сердцем, ускорила шаг. Еще немного, и Мароция оказалась на небольшой площадке, из которой вели две двери в покои графа и графини. За досками обеих дверей виднелся мерцающий свет свечей.

— Берта! Мне плохо! Где ты? Кто-то запер меня!

Мароция пригляделась. Дверь из комнаты Адальберта, открывавшаяся наружу, в самом деле была подоткнута чем-то увесистым и тяжелым. Напрягая зрение, Мароция увидела, что дверь приперта овальным воинским щитом. Изнутри по двери били кулаком, не сильно, как будто в полном изнеможении. По всей видимости, попытки Адальберта выйти из спальни продолжались уже достаточно долго.

— Берта! Черт тебя побери! Берта!

Первой мыслью Мароции было прийти на помощь задыхающемуся графу. Однако, она поборола свой великодушный, но совершенно никчемный в ее ситуации порыв, и, всякий раз содрогаясь от жалобных криков умирающего, нашла в себе силы подойти к двери Берты. Сквозь щели в двери Мароция увидела графиню, стоящую на коленях перед Распятием и истово крестящуюся. Лицо графини, подсвечиваемое пламенем свечей и озаряемое блеском молний, было обезображено отвратительной гримасой, сочетавшей в себя жалость к умирающему, страх за свою погибающую душу и мрачной расчетливой решимостью идти до конца. А за окном по-прежнему полыхала страшная гроза, вполне соответствующая антуражу происходящего.

«Она решилась, она действительно решилась на это. Прими Господи, поскорее, душу раба твоего Адальберта, на этой земле он уже никому не нужен».

И она действительно начала молиться, и так же, как жена умирающего, решившая стать его убийцей, она молилась за скорейшее разрешение драмы. Голос Адальберта за дверью все слабел и все более переходил на хрип, и две женщины все чаще стали отрываться от своих молитв и все дольше прислушиваться. Наконец Мароция услышала, как Адальберт упал перед своей дверью, и только страшное хрипение доносилось теперь из его покоев. Берта поднялась с колен и подошла к двери. Мароция похолодела, ее рука потянулась к кинжалу, висевшему у нее на поясе.

«Если она заметит меня, мне ничего не останется, как ударить ее в живот. И немедля бежать, никакой Гвидо не защитит меня».

Адальберт вновь захрипел, и было слышно, как он ногтями неистово и жалко царапал неподдающуюся дверь. Берта вновь вернулась к молитве, а Мароция кинулась к лестнице. Больше всего она теперь боялась повстречать кого-либо.

Однако ее союзница гроза помогла ей. За окнами все так же раздавались раскаты грома, и ни один храбрый воин в такую стихию не рискнул подняться на охранную площадку перед хозяйскими покоями. Она бегом поднялась к себе и только перед своей спальней постаралась придать себе привычный хладнокровный вид и унять, наконец, эту несносную дрожь, начавшуюся при первых стонах умирающего графа.

Роман вновь услышал ее шаги и приподнялся. Мароции, чтобы не вызвать у него ненужного удивления, пришлось, причем с крайней неохотой, повторить их дружеский церемониал и вновь сердито-улыбчиво погрозить пальцем. После чего она вошла в свою спальню.

Гвидо спал крепко, не ведая о том, что в эти минуты он, вероятно, навсегда расстается с титулом висконта. Мароция осторожно прильнула к нему и накрыла себя и его фиолетовым шелковым покрывалом. Ее по-прежнему бил озноб и ей казалось, что она по-прежнему слышит предсмертные крики старого графа. Мысль о том, что она вместе с графиней стала виновником смерти Адальберта, щипала ее совесть не слишком сильно, а вскоре и вовсе уступила место размышлениям на другую тему.

«Итак, Берта начала новую охоту за короной. И я подсказала ей путь. Бедняга Адальберт, на этом пути он оказался совершенно лишним».

Она приподняла голову и всмотрелась в черты лица спящего Гвидо.

«И для нее. И для него……… И для меня».

На следующее утро графский дворец в Лукке ожидаемо наполнился жалобными стенаниями. Придворные дворца и хозяйственная обслуга графа искренне оплакивали своего сеньора, скончавшегося в эту страшную грозовую ночь. Адальберт был щедр и, до известной степени, обходителен со своими ближайшими подданными, и последние теперь с полным основанием могли говорить о потери своего главного кормильца и с тревогой думать о будущем. Больно было смотреть на младшего сына Адальберта, юного Ламберта, для которого смерть отца стала первым серьезным ударом в жизни. Горечь и стыд испытывал и висконт Гвидо, более самого факта смерти отца его угнетала мысль о том, что в те минуты, когда Адальберт прощался с этим миром, он, Гвидо, находясь совсем рядом от него, предавался плотским удовольствиям со своей любимой. Мароция поняла его состояние, как только вошла в экседру71 замка, куда было спущено тело покойного. Гвидо, увидев ее, резко отвернулся и на протяжении всего этого печального дня избегал встретиться с ней взглядом.

Что до графини Берты, то новоиспеченная вдова, как достойная дочь непреклонной Вальдрады, не могла открыто демонстрировать свои чувства. Берта была холодна и подчеркнуто строга, четко и резко-повелительно отдавала необходимые распоряжения своим слугам и детям, и Ламберту незамедлительно было сделано соответствующее внушение о неподобающем поведении. Очень скоро во дворце появился румяный и благообразный епископ Поджо, после чего гроб с покойным был перенесен в базилику Святого Фредиана, где вышеупомянутый епископ провел торжественную заупокойную службу. Благочестивый епископ во время исполнения своего долга пролил немало вполне искренних слез, поскольку имел основания считать Адальберта не только своим покровителем, но и другом, почти каждый свой ужин проводя в замке графа. Настроение священника в итоге быстро передалось многочисленной пастве, деревянный потолок и старые стены базилики еще долго сотрясались от жалобных стенаний людей, потерявших своего заботливого сеньора.

В тот же день Берта выслала из замка нескольких гонцов, которые устремились прочь по разным дорогам Италии, неся весть, для кого-то печальную, для кого-то радостную и обнадеживающую перспективами поживы. От внимательного и рассудительного глаза Мароции не ускользнул тот факт, что первый гонец был отправлен не в Рим, к папе Иоанну, не в Турин, к дочери Адальберта Ирменгарде, а в Верону, к королю Беренгарию, причем письмо королю диктовала своему асикриту сама Берта, очевидно, добавившая в официоз письма что-то очень личное. Также Мароция заметила, что графская стража, так постыдно, а может по чьему-то наущению оставившая свой пост этой ночью, никак обычно строгой хозяйкой наказана не была.

Похороны Адальберта состоялись на следующий день, останки графа были перенесены в крипт церкви Святого Фредиана, а во всех церквях Тосканы зазвучали печальные молитвы об упокоении одного из самых блистательных персонажей своего времени.