С поручением Войнилович справился лишь частично: роты дождались Муравьева, но 1-я гренадерская не примкнула к восстанию, 1-я же мушкетерская разделилась: часть пошла с полком, часть вернулась на свои квартиры. Войнилович под конвоем унтер-офицеров догоняет полк на переходе Васильков – Мотовиловка.

На следующий день, 1 января, Николаев и Никитин снова в поле зрения командира. Радушный хозяин Мотовиловки Иосиф Руликовский страдает от назойливых пьяных солдат, вымогающих у него деньги и водку. Он просит защиты у Муравьева, тот опять вызывает верных унтеров. «Слушай, Никитин, я на тебя полагаюсь как на самого себя, что ты не позволишь солдатам обидеть этого пана», – говорит он[443]. Николаев и Никитин становятся у дверей дома и выгоняют вымогателей. Руликовский успокаивается.

Но верность Муравьеву унтер-офицеры сохраняют до тех пор, пока чувствуют над собой его непосредственную власть. Когда же эта власть ослабевает, долго копившаяся в них энергия разрушения вырывается наружу.

В суете сборов к походу, в лихорадочной выработке планов действий Муравьев, уходя из Мотовиловки, забывает снять караулы. И первое, что делают Николаев и Никитин, сообразив, что остались одни, – бросают пост и заходят в соседний дом, где у «еврейки Гнеи Мордковой» насильно забирают вещи ее мужа.

После посещения еврейской хаты солдаты на лошадях Руликовского отправляются в Фастов. По пути они напились водки и «напоили возчика так, что лошади сами доставили его в Мотовиловку».

В Фастове – сначала мелкие кражи и грубости местным жителям, потом – разбойное нападение на дом местного арендатора («посессора») Ольшевского. Этот эпизод получил широкую огласку и был впоследствии специально расследован властями – очевидно, потому, что на пути унтер-офицеров оказалось «официальное лицо» – майор местной фурштатской команды.

Рапорт майора Тимофеева, равно далекого и от мятежников, и от их идейных противников, безыскусен и правдив; он подтверждается многими другими документами: «2-го числа сего месяца (января 1826 года. – О.К.) приезжали из числа бунтовавших рот Черниговского пехотного полка в местечко Фастов, 2-й гренадерской роты унтер-офицеры Тимофей Николаев и Прокофий Никитин… и при них рядовые 5-й мушкетерской роты…

Поясненные чины прибыли в дом посессора Ольшевского, в коем только находилась оного посессора мать, обремененная старостью лет, и по прибытию в дом рядовые, взявши ружья, оставались с подводами на дворе, а унтер-офицеры, также с ружьями, Николаев стоял у дверей, а Никитин взошел в покой, требовал от хозяйки дома на каждого человека по рублю серебром и, взломавши сундук, выкидывал из оного платья, в каковом состоянии застан мною с бывшими при мне г.г. офицерами…»[444]

Тимофеев и его офицеры без труда обезоружили и связали пьяных черниговцев и отправили «за надлежащим караулом» в Белую Церковь, в штаб дивизии.

Поведение солдат мятежных рот, в общем, аналогично поведению Николаева и Никитина. Первоначально многие из них шли за Муравьевым, подчиняясь приказу, – и не все понимали даже, что идут «бунтовать». Солдаты любили его и, конечно, верили, что ни на что плохое он их не поведет. Но потом, увидев, что поведение офицеров необычно, заметив отсутствие командира полка, услышав слова о вольности и о «незаконном» вступлении на престол Николая Павловича, они почувствовали себя свободными от дисциплины.

Летом 1827 года, ровно через год после казни Сергея Муравьева-Апостола, в Василькове началось новое следствие. Речь шла «об убытках, нанесенных жителям возмущением Черниговского полка». Первоначально жителей опрашивал киевский губернатор Ковалев, но в Петербурге нашли, что он вел дело необъективно: убытки определил слишком большие. По городу Василькову они составили 3397 рублей 33 копейки ассигнациями, по уезду – 19 221 рубль ассигнациями плюс еще 123 рубля 39 копеек серебром[445]. Сумма по тем временам оказалась немалая, с Муравьева-Апостола взыскать что-либо было уже невозможно, и Петербург, прежде чем выплатить деньги из государственной казны, предпочел все перепроверить. Перепроверку поручили генерал-лейтенанту Петру Желтухину, военному губернатору Киева.

Посланник Желтухина подполковник Панков совместно с городскими властями Василькова составил подробнейшие – до копеек – ведомости убытков и тщательно сопоставил их с данными Ковалева. Материалы эти частично опубликованы и проанализированы украинским историком В. М. Базилевичем. Базилевич, в частности, опубликовал рапорт Панкова Желтухину о том, что «к открытию настоящей истины в понесенных жителями убытках за давно прошедшим временем нет никакой возможности»[446]. Однако даже с учетом неполноты собранных сведений документы эти вполне красноречивы.

Из ведомостей Панкова видно, что больше всего привлекали солдат спиртные напитки. Владелец трактира еврей Иось Бродский заявлял, например, об украденных у него «водки 360 ведер». Панков сначала не поверил ему, но нашлись свидетели, подтвердившие, что «водки и прочих питий действительно в указанном количестве вышло потому, что солдаты не столько оных выпили, сколько разлили на пол, – ибо в тех местах, где брали питья, были облиты оными»[447]. Подсчитывали количество выпитого солдатами Мотовиловская и Белоцерковская экономии, Васильковский питейный откуп, Устимовский, Ковалевский, Пологовский, Мытницкий, Сидорианский питейные дома. Практически у каждого второго из поименованных в ведомостях евреев после ухода полка не оказалось в хозяйстве одного-двух ведер водки.

Вообще, повальное пьянство – бич южного восстания. В том, что солдаты почти весь поход были в нетрезвом виде, сходятся многие источники: об этом доносит васильковский поветовой стряпчий, рассказывают правительственные агенты, рапортуют генералы – командиры корпусов, показывают на допросах арестованные офицеры-черниговцы, вспоминает Иосиф Руликовский. И все эти сведения красноречиво опровергают мнение советских историков о том, что «солдаты Черниговского полка, присоединившиеся к восстанию, на всем его протяжении проявили замечательную революционную выдержку и готовность на любые жертвы во имя грядущего торжества свободы»[448].

Среди «противузаконных поступков», в которых были уличены мятежные солдаты, пьяные драки – на одном из первых мест. Например, рядовой 2-й мушкетерской роты Исай Рубцов обвинялся в том, что «по показанию унтер-офицера Ляшковского и фельдфебеля Полякова… делал грубости и ругательства и ударил из них Ляшковского по щеке… Но Рубцов, хотя прямо в том не сознался, однако говорит, что может его и ударил, но как был очень пьян, то совершенно не помнит». Аналогичные обвинения предъявлялись рядовым Михаилу Башкину, Яну Матвееву, Фоме Лапину и многим другим.