В Киеве полковник Генерального штаба Павел Ренненкампф появился в начале 1825 года, очевидно, по протекции все того же генерала Щербатова. И, конечно, сразу же попал в поле зрения южных заговорщиков.

На следствии Сергей Муравьев показывал, «что он познакомился с Ренненкампфом… в доме князя Сергея Трубецкого, где большею частию разговаривал с ним о Грузии, Персии и вообще об отношении России с Азиею, ибо полковник Ренненкампф находился довольно долгое время в сих странах, и наблюдения его казались ему (С. Муравьеву. – О.К.) столько любопытными, сколько суждения его основательными, так что во время отъезда князя Трубецкого в Петербург полковник Ренненкампф приглашал его, Муравьева, если он вздумает приехать в Киев во время отсутствия князя Трубецкого, то чтобы заехал прямо к нему, и что они вдоволь наговорятся об Азии, и он покажет ему планы и рисунки, сделанные им в тех местах»[431].

Показания эти примечательны во многих отношениях. Ренненкампф был дружен с князем Трубецким. Очевидно, это было старое знакомство – оба они служили в Генеральном штабе, и оба практически в одно время перешли на службу к Щербатову. Квартирмейстер познакомился с Муравьевым через Трубецкого и сразу же проникся к нему симпатией – об этом свидетельствует приглашение черниговскому подполковнику «заехать прямо к нему», минуя квартиру Трубецкого.

Из-за того, что показания Муравьева о Ренненкампфе не были вовремя опубликованы, от историков декабризма укрылся важный факт: подполковник Муравьев-Апостол, согласно его собственному свидетельству, «в начале декабря» 1825 года приезжал в Киев и виделся с Ренненкампфом (основной темой их беседы, по Муравьеву, была «Азия»).

Сведения же об этой встрече, которые южное следствие получило от самого Ренненкампфа, были более конкретными: Муравьев, оказывается, посетил Киев «за несколько дней до восстания». И говорили они не только о кавказских впечатлениях полковника, но и о том, что «наступило время, где надо действовать решительно, переменить образ правления – которое дальше терпеть невозможно».

Сравнивая оба эти показания, нужно признать, что в вопросе о точном времени этого визита показания Ренненкампфа гораздо ближе к истине. Сергей Муравьев-Апостол, сделавший все для того, чтобы спасти квартирмейстера от репрессий, хотел уверить следствие в «нечаянности» своей поездки в Киев, в том, что эта поездка состоялась задолго до трагедии Черниговского полка. Ренненкампф же выгораживал себя и, естественно, не стал бы выдумывать на себя напраслину.

Визит этот мог состояться до 24 декабря 1825 года. 24 декабря Сергей и Матвей Муравьевы уже выехали из Василькова в Житомир и до начала восстания в Киеве не появлялись. В двадцатых числах декабря Сергей Муравьев еще не знал о разгроме на Сенатской площади – но знал об аресте Пестеля и о разгроме Тульчинской управы. Очевидно, он обдумывал будущее восстание, искал помощи со стороны – и его встреча с Ренненкампфом вполне объяснима.

Показания Ренненкампфа и Муравьева об итогах этой встречи расходятся так же кардинально, как и сведения о ее дате и содержании. По уверениям обер-квартирмейстера, на предложение содействовать заговору он отвечал, что «его (Муравьева. – О.К.) совсем не понимает, не наше дело преобразовывать правительство, и что он… просит его и подчиненных ему офицеров оставить в покое».

Муравьев же на вопрос следственной комиссии решительно утверждал: «Все сие изъяснение насчет отношений… с обер-квартирмейстером 4-го корпуса полковником Ренненкампфом совершенно ошибочно», уверяя, что он никогда не обращался к своему киевскому приятелю с просьбой о помощи.

И опять же этим показаниям Муравьева верить никак нельзя. Если бы «отношений» действительно не было, Ренненкампф не стал бы их выдумывать. И, если бы на предложение заговорщиков полковник действительно ответил отказом, то Муравьеву не было бы смысла скрывать факт этого отказа, рискуя лишний раз быть уличенным в даче ложных показаний.

Недаром опытный и проницательный генерал Толь, сравнив показания Муравьева и Ренненкампфа, доносил по начальству: «Полагаю я, что подозрение на Ренненкампфа… основательно относительно о принадлежности его к тайному обществу, ибо общество сие, наблюдавшее столь большую осторожность в вербовке своих членов, и в коем Муравьев был одним из главных, конечно, не побудило бы сего последнего делать формальные предложения в столь важном предприятии человеку, к обществу вовсе не принадлежащему»[432].

Ренненкампф ответил согласием на предложение Муравьева – это очевидно. Муравьев, начиная «дело», рассчитывал на его поддержку. Отсюда – и его письмо из Житомира к Бестужеву с просьбой ехать в Киев к полковнику. Отрицательный же ответ Бестужева-Рюмина на вопрос следствия об этом письме объясняется просто: до адресата оно не дошло. К тому моменту, когда письмо привезли в Васильков, Бестужева там уже не было – он отправился вслед за братьями Муравьевыми, пытаясь предупредить их о готовящемся аресте.

В комплексе документов, составляющих официальную переписку по поводу восстания Черниговского полка, сохранилось свидетельство рядового Курского пехотного полка Степана Кошелева о том, что прапорщик Мозалевский просил его проводить себя с Подола (где находились казармы Курского полка) на Печерск, объясняя свою просьбу тем, что на Печерске живет его брат[433]. Естественно, никакого брата у Мозалевского в Киеве не было, а на Печерск он должен был попасть по заданию Муравьева-Апостола. Печерск в начале XIX веке – элитарный район Киева, там находились квартиры высших военных и гражданских чиновников.

Очевидно, что на Печерск Мозалевский должен был попасть по поручению Муравьева, а солдата он «приглашал» с собой потому, что не знал города. Подтверждение этому находим в «Записках» Горбачевского – именно «на Печерске» жил некий «генерал», который, встретившись с Мозалевским, отказал восставшим в помощи.

«Прочитав письмо, он сказал Мозалевскому дрожащим голосом:

– Я не буду отвечать: скоро сам с ним (Муравьевым. – О.К.) увижусь.

Потом начал просить Мозалевского оставить скорее его дом и спешить выехать из Киева. Когда же Мозалевский спросил его: что сказать Муравьеву на словесные его поручения? – генерал отвечал ему с большим замешательством:

– Я ничего не знаю.

Мозалевский, видя его страх и опасение, и не получая от него никакого ответа, решился наконец удалиться».

Мысль о том, что этим робким «генералом» вполне мог быть полковник Ренненкампф, впервые в осторожной форме высказала М. В. Нечкина[434]. Но она считала полковника «обер-квартирмейстером второй армии», и ситуация эта так и осталась до конца не проясненной. Между тем, вполне логично предположить, что Муравьев послал Мозалевского именно к Павлу Ренненкампфу – к тому «верному» человеку, к которому за неделю до того не сумел попасть Бестужев-Рюмин.