– Ты помнишь слова моего коллеги-историка по поводу разрушения нашего города теми, кого нам надлежало считать раньше нашими братьями во Христе? – спросил Дука.

Константин улыбнулся и откинул голову на сложенные стопкой подушки. Его глаза были открыты, но он позволил миру разделиться на две части – как разрезанный пополам гранат – и, освободившись от искалеченной телесной оболочки, пошел в своем воображении по мощеным улочкам Месы – главной улицы, которая была хребтом построенного римлянами города.

– Подожди, дай я подумаю… – сказал Константин. – Ты имеешь в виду, конечно же, нашего друга Акомината. Никиту Акомината.

– Хорошо. Теперь продолжай, – сказал Дука и, сплетя свои толстые пальцы, положил руки на колени, укрытые роскошной материей его одежды.

Он обучал своего ученика согласно методике Сократа, настаивая на том, что все важные знания нужно запоминать. В то утро, когда они в первый раз встретились в качестве наставника и ученика (Константину тогда было всего лишь восемь лет от роду), Дука начал с того, что дорогой к мудрости является память, и только память. Он также заявил, что, по мнению Сократа, ведение каких-либо записей – это не что иное, как отвлечение внимания от пути к истине.

При этом он процитировал Сократа.

– «Это твое открытие породит забывчивость в душах обучающихся, потому что они не будут использовать свою память, – сказал он мальчику, обрадовавшемуся тому, что ему не придется ничего писать. – Они будут доверять написанным где-то буквам и не будут стараться запомнить. Средство, которое ты открыл, содействует не памяти, а нечетким воспоминаниям, и ты даешь своим ученикам не истину, а лишь подобие истины».

Константин хорошо помнил то, что он выучил наизусть путем многократного повторения.

– «Как мне начать рассказ о делах, совершенных этими нечестивыми людьми?!» – начал цитировать он описание, составленное Акоминатом более двух веков назад, когда память об этих делах была еще теплой, как только что разорванная плоть.

– «Увы, по изображениям, которыми следовало бы восхищаться, топтались ногами!» – с легкостью продолжал принц, шагая в своем воображении по тому городу, который он мысленно представлял себе после изучения карт и рисунков, но которого никогда не видел и не мог видеть в реальной жизни.

Он давно научился использовать свое воображение для хранения получаемых им знаний. Улица, по которой он шел теперь, была заполнена людьми, на ней происходили какие-то события, но при этом царила абсолютная тишина. Константин воспринимал это так, как если бы его опустили головой вниз в глубокую воду.

Жизнь вокруг била ключом: люди оживленно жестикулировали друг перед другом, их губы двигались так, как будто они произносили пылкие речи, мужчины и женщины боролись за свою жизнь и умирали, дети кричали и бегали туда-сюда. Однако при этом принц не слышал никаких звуков, кроме глухого гула в ушах. Он повернул налево, на хорошо знакомую ему боковую улицу, и, ничуть не удивившись, увидел, как изувеченный и залитый кровью праведник, облаченный в грязные одежды и держащий в руках потертую позолоченную чашу, вышел из дверного проема какого-то дома и, оступившись, упал возле сточной канавы. К нему подбежал человек в доспехах – подбежал так, как будто хотел помочь, – но вместо этого он, пихая тело лежащего праведника ногой, столкнул его в сточную канаву. Этот неприятный случай заставил Константина вспомнить и процитировать еще один отрывок из повествования историка.

– «Увы, останки святых мучеников были брошены в места с нечистотами! Затем взору предстало то, о чем услышишь и содрогнешься: божественное тело и кровь Христа была сброшена на землю и разбросана там и сям. Они хватали драгоценные сосуды, бросали себе за пазуху украшения, которые в них хранились, и использовали обломки этих сосудов в качестве кастрюль и чаш для питья…»

Дука зачарованно смотрел на своего ученика, уже не в первый раз испытывая странное ощущение: Константин, казалось, находился сейчас далеко отсюда, совершая прогулку по знакомым местам. Случайные прохожие были освещены тускло, и благодаря этому главные персонажи, по которым он ориентировался – яркие, отчетливые и привлекающие его внимание, – всегда находились в центре наблюдаемых им событий.

Он повернул направо и пошел по улице, параллельной главной улице города, – Месе. С обеих сторон от него возвышались красивые здания, колонны, скульптуры и высокие старинные деревянные двери. Справа от себя он разглядел округлую часть ипподрома, который построили для Константина Великого и на вершине которого красовались четыре огромные удивительные бронзовые лошади, созданные гениальным скульптором Лисиппом. Перед Константином, в конце улицы, высилось ни с чем не сравнимое здание собора Премудрости Божией, также называемого собором Святой Софии. Бледно-голубой купол его крыши, похожий на выпученный глаз, смотрел, не моргая, в небеса прямо над ним и был, как всегда, слеп к страданиям верующих.

– «Невозможно равнодушно слушать и об осквернении великого храма, ибо священный алтарь, состоящий из всевозможных драгоценных материалов и приводивший в восхищение весь мир, был разбит на кусочки, которые затем разделили между собой воины, – как разделили они и все другие священные сокровища, поражающие своим удивительным и безграничным великолепием».

Из основного входа в собор текла невообразимо жуткая река, состоящая из экскрементов людей и животных и несущая в себе как целые трупы мужчин и женщин, так и их части, а также туши животных. Пульсирующий поток грязи обтекал с двух сторон основание большой каменной колонны высотой в сто футов. На ее вершине находилась колоссальная статуя Юстиниана – последнего великого римлянина. Он сидел на могучем коне и был изображен так, как обычно изображают Ахилла, – с блестящим нагрудником и в шлеме, украшенном щетиной в форме петушиного гребня. В левой руке он держал шар, который символизировал то, что тень его руки, руки завоевателя, падает на весь мир.

Константин пошел по направлению к потоку, ничему не удивляясь и ничего не боясь. Среди мусора и трупов виднелись священные мощи, лежащие в ковчегах и оссуариях, представляющих собой золотые сосуды, украшенные драгоценными камнями. Все это нес поток все еще теплой мочи и жидкого кала.

– «Священные сосуды и принадлежности непревзойденного изящества и красоты, изготовленные из редких материалов и чистого серебра, украшенного золотыми деталями, увозились в качестве награбленного добра. Мулов и оседланных лошадей подводили прямо к алтарю храма. Некоторых из тех, кто не смог удержаться на ногах на великолепном и скользком покрытии пола, пронзали клинками, когда они падали, и поэтому священный пол был вымазан в крови и грязи».

Он теперь находился внутри храма и наблюдал за дерущимися воинами, которые, измазываясь в грязи, катались по полу, борясь друг с другом за тот или иной кусок золота или серебра. Из источника потока грязи поднималась легко узнаваемая фигура – Мария, матерь Божья, облаченная в грязные и промокшие одежды, прилипающие к ее коже и подчеркивающие каждый изгиб и каждую выпуклость ее тела. Хотя она сохраняла облик Пречистой Девы Марии, она уже не была чистой. Ее бледно-голубое одеяние было разорвано так, что стали видны груди. Ее ноги тоже были отчетливо видны, и, что самое ужасное, ее уж очень красные губы расплылись в распутной улыбке.