Я стоял у щитка, привалившись к стене. Пришло в голову, что, скрой я признание антропокосмологов, обвинить могут «Ин-Ген-Юити». Если уже после убийства Элен У со товарищи, скрывшись, попытаются взять ответственность на себя, вероятнее всего, их воспримут как невесть откуда взявшихся чудаков. Об антропокосмологах никто и слыхом не слыхал. Стало быть, убийство Мосалы может прорвать бойкот.

«Это было бы то самое, чего она хотела», – едва не произнес я вслух неотступно звенящие в мозгу слова; такое утешительное, такое логичное оправдание!

Я отстегнул ремень и вонзил язычок пряжки в живот около пупка. Стальной имплант окружал тонкий слой противоинфекционной биоинженерной соединительной ткани; от звука рвущегося коллагена бросило в дрожь, но боли не было: защитный слой лишен нервных окончаний. Еще сантиметра два вглубь – и я наткнулся на металлический выступ, фиксирующий порт на месте. Я отодвинул ткани от цилиндра и сумел просунуть язычок дальше за край выступа.

Словно сам себя оперирую доморощенными средствами: на семь-восемь миллиметров увеличиваю имеющееся в брюшной стенке отверстие. Тело сопротивлялось. Я настаивал, пробираясь под выступ, пытаясь высвободить его, а от поврежденного участка уже несся шквал химических сигналов бедствия, призывая на мою голову немилосердный нагоняй и дозу анальгетиков в придачу. Кувале стал(а) помогать, растягивая отверстие. Когда теплые пальцы коснулись шрамов от порезов, которые я нанес себе тогда, при Джине, у меня началась эрекция; ну до того некстати – я едва не расхохотался. Глаза заливает пот, в пах струится кровь – а тело, не желая ничего замечать, требует своего, и все тут. И, положа руку на сердце: захоти Кувале, я с упоением улегся бы на пол и занялся любовью – каким угодно способом. Лишь бы сознавать, что мы слились воедино.

Но вот из брюшины, волоча за собой скользкий от крови коротенький волоконный световод, появился стальной цилиндр. Я повернулся и сплюнул заполнившую рот кислоту. По счастью, этим все и обошлось – меня не стошнило.

Подождав, пока пальцы перестанут дрожать, я вытерся рубашкой и отвернул целиком весь торцевой узел, обнажив порт. Смахивало даже не на фаллопластику, а, скорее, на обрезание – столько мук ради проникновения на лишний миллиметр. Я сунул в карман металлическую «крайнюю плоть», отыскал на стене разъем и попробовал снова.

Перед глазами вспыхнули крупные яркие бело-голубые буквы; ослепить не ослепили, но в шок повергли:

Морской флот Мицубиси Шанхай Модель номер LMHDV-12-5600 Опции на экстренный случай:

Р – запуск сигнальных ракет М – включение радиомаяка

Я перебрал все возможные команды выхода, чтобы добраться до более развернутого меню, – но это он и был, полный каталог. Воображение, которому я не смел дать волю, рисовало блистательные картины: вот я подсоединяюсь к главному бортовому компьютеру, тут же получаю доступ к сети, отправляю записанную ночью исповедь антропокосмологов в два десятка надежных мест, одновременно рассылаю копии всем участникам эйнштейновской конференции. А передо мной – всего лишь примитивная аварийная система сигнализации, возможно, предусмотренная первоначальной конструкцией в соответствии с требованиями техники безопасности и забытая за ненадобностью впоследствии, когда новые хозяева оснастили корабль современным коммуникационным и навигационным оборудованием.

Забытая – или отключенная?

Я подал мимический сигнал – М.

По виртуальному экрану поплыл текст простейшего сигнала бедствия. Сообщался номер модели, серийный номер корабля, широта и долгота (если я правильно помню карту Безгосударства, мы, оказывается, ближе к острову, чем я думал) – и что «выжившие» находятся в «основном грузовом трюме». Внезапно закралось подозрение, что, потрудись мы обыскать остальную часть трюма, где-нибудь наткнулись бы на другой щиток со скрытыми под ним двумя красными кнопками с кулак величиной, надписанными РАДИОМАЯК и РАКЕТЫ; но думать об этом не хотелось.

Где-то наверху, на палубе, взвыла сирена.

– Что ты сделал? – испуганно спросил(а) Кувале, – Пожарную тревогу включил?

– Послал сигнал бедствия. Решил, что сигнальные ракеты могут для нас обернуться неприятностями.

Я закрыл щиток и стал застегивать окровавленную рубашку, будто сокрытие вещественных доказательств могло помочь.

Слышно было, как кто-то, тяжело бухая ботинками, пробежал по палубе. Через несколько секунд сирена смолкла. Потом приоткрылся люк – на нас пристально смотрел Третий. В руке у него был пистолет, о котором он, кажется, совсем позабыл.

– Думаете, вам это что-то даст? Мы уже послали сообщение, что тревога ложная; никто и внимания не обратит, – Вид у него был скорее озадаченный, чем разъяренный, – Сидите тихо и не рыпайтесь, больше от вас ничего не требуется, и скоро вас выпустят. Так как насчет сотрудничества?

Он развернул веревочную лестницу и в одиночку спустился к нам. Я глаз не мог отвести от бледной полоски предрассветного неба за его спиной; в вышине маячил тающий на глазах спутник – видит око, да зуб неймет. Подобрав пару обрывков веревки, Третий бросил их нам.

– Сядьте и свяжите себе ноги. Как следует. Может, вас накормят завтраком, – Зевнув во весь рот, он отвернулся и крикнул: – Джорджио! Анна! Помогите мне!

Кувале – в жизни не видел, чтобы человек двигался так стремительно – прыгнул(а) на него. Подняв пистолет, Третий выстрелил. Пуля вошла в бедро. Кувале осел(а) на палубу, когда растаял отзвук выстрела, и я услышал, как он(а) шумно хватает ртом воздух.

Я вскочил и заорал на Третьего, сыпля ругательствами, сам едва сознавая, что говорю. Все пропало! Смести бы, как паутину, с лица земли этот трюм, этот корабль, этот океан! Бешено размахивая руками, костеря его на чем свет стоит, я шагнул вперед. Третий ошалело глядел на меня, словно не понимая, с чего весь этот сыр-бор. Я сделал еще шаг. Он направил дуло пистолета на меня.

Кувале рванулся (рванулась) вперед и сбил(а) его с ног. Не успел Третий подняться, он(а) прыгнул(а) на него и зажал(а) ему руки, шарахнув правой об пол. На миг я застыл, как парализованный, в полной уверенности, что бороться бесполезно, а потом бросился на помощь.

Со стороны, наверное, это выглядело как возня снисходительного папаши с развоевавшимися пятилетними отпрысками. Я подергал выглядывающий из могучего кулачища ствол пистолета: «пушка» точно в камне застряла. Казалось, Третий будто и не замечает слабых попыток Кувале удержать его на полу и сейчас вскочит на ноги – вот только дух переведет.

Я врезал ему по голове. Он яростно сопротивлялся. Подавив отвращение, я снова ударил в ту же точку и рассек ему кожу над глазом; с силой двинув каблуком по ране, я присел на корточки и схватился за пистолет. Третий закричал от боли, оружие выскользнуло из руки – и тут он приподнялся, отбросив Кувале в сторону. Я пальнул в пол за своей спиной, в надежде немного охладить его пыл, чтобы не заставлял пускать оружие в ход. И тут раздался еще один выстрел – сверху. Я поднял глаза. У края люка на животе лежала Девятнадцатая. Анна?