Рот девочки открылся, словно она хотела что-то сказать. Словно собралась петь. Рот раскрывался все шире, и из него показалось то самое щупальце с жалом на конце. Щупальце раздувалось, голодные глаза девочки засверкали, словно предчувствуя поживу.

Старик уже встал рядом с Эфом, выставив перед собой меч.

– Назад, стригой! – крикнул он.

Девочка повернулась к нему, ее глаза по-прежнему сверкали. Серебряное лезвие меча было липким от белой жидкости. Сетракян произнес те же слова и занес меч, держа его обеими руками. Эф подался назад, чтобы не оказаться на пути лезвия.

В последний момент девочка подняла руку, и меч отсек кисть, прежде чем отделить голову от шеи. Одного удара вполне хватило. Белая жидкость выплеснулась на стену – не как из артерии, скорее, как из ведра. Тело, кисть, голова упали на пол, голова чуть откатилась.

Сетракян опустил меч, взял у Эфа фонарь и торжествующе направил свет на шею девочки. Но, как сразу понял Эф, не для того, чтобы отметить победу: в луже густой белой крови копошились твари.

Черви-паразиты. Они сворачивались клубком и застывали, когда на них падал ультрафиолетовый свет. Старик обеззараживал место казни.

Эф услышал шум шагов на каменных ступенях. Нора поднималась по лестнице. Он побежал следом, чуть не споткнувшись об обезглавленное тело Гилбартона. Выскочил на траву, в ночной воздух.

Нора бежала к темным деревьям. Он успел догнать ее, прежде чем она добралась до них, остановил, обнял, крепко прижал к себе. Она рыдала, уткнувшись ему в грудь, и он не отпускал ее, пока Сетракян не вышел во двор.

Дыхание старика паром вырывалось в холодный воздух, грудь высоко поднималась. Он прижимал руку к сердцу. Спутанные седые волосы сверкали под лунным светом, отчего Сетракян мог показаться безумцем (впрочем, в тот момент для Эфа безумием было все, что происходило вокруг).

Он вытер лезвие о траву, прежде чем сунуть в деревянные ножны и, повернув, превратить в обычную с виду трость.

– Она освобождена, – сказал Сетракян. – Дочь и отец могут теперь упокоиться.

При свете луны он проверил туфли и манжеты брюк – нет ли где пятен вампирской крови. Нора не отрывала от него глаз.

– Кто вы? – спросила она.

– Просто пилигрим, – ответил старик. – Такой же, как и вы.

Они направились к «Эксплореру». Эфа трясло, когда они пересекали лужайку перед домом, он оглядывался, в любой момент ожидая нападения вампиров. Сетракян открыл заднюю дверцу, взял с сиденья запасные батареи, установил их в один из фонарей, убедился, что тот светит.

– Подождите здесь, пожалуйста, – попросил он.

– Подождать – чего? – спросил Эф.

– Вы видели кровь на ее губах, на подбородке. Она напилась крови. Работа не закончена.

Старик повернулся, чтобы направиться к соседнему дому. Эф уставился на него. Нора привалилась к борту внедорожника и шумно глотала слюну.

– Вы только что убили двух человек в подвале их собственного дома.

– Эта зараза распространяется людьми. Точнее, нелюдями.

И старик ушел.

– Вампиры, господи… – минуту спустя выдохнула Нора.

– Правило номер один, – сказал Эф. – Борись с болезнью – не с жертвами.

– Нельзя демонизировать больных, – кивнула Нора.

– Но теперь… теперь больные и есть демоны. – Эф понимал, что противоречит сам себе. – Зараженные – активные распространители болезни, и их надо остановить. Убить. Уничтожить.

– А что скажет об этом директор Барнс?

– Мы не можем ждать, пока он что-то скажет, – сказал Эф. – Похоже, мы и так ждали слишком долго.

Они замолчали. Вскоре вернулся Сетракян с тростью-мечом и еще теплым фонарем.

– Дело сделано.

– Сделано? – Нора все еще пребывала в ужасе от увиденного. – И что теперь? Вы понимаете, что на борту находилось больше двухсот человек?

– Все гораздо хуже, – ответил ей Сетракян. – На нас надвигается вторая ночь. Вторая волна распространения заразы.

Патриция энергично провела рукой по волосам, от лба к затылку, словно отбрасывая потерянные часы еще одного дня. Она с нетерпением ожидала возвращения Марка домой, и не потому, что испытала бы чувство глубокого удовлетворения, сбросив ему детей с коротким словом: «Вот». Ей хотелось поделиться с ним новостью дня: няня Лассов (за ней Патриция следила через щель между шторами гостиной) выбежала из их дома буквально через пять минут после того, как вошла туда. Детей Патриция не увидела, а чернокожая старуха бежала так, словно за ней гнался дьявол.

У-х-х-х, эти Лассы. И как же соседи могут тебя достать! Особенно эта тощая Джоан, обожавшая рассказывать об их винном погребе в европейском стиле, «вырытом прямо в земле». Патриция привычно показала средний палец дому Лассов. Ей не терпелось выяснить, что известно Марку о Роджере Лассе, если тот все еще находился за океаном. Она хотела сравнить впечатления. Похоже, она и ее муж ладили, лишь когда мыли косточки друзьям, родственникам и соседям. Возможно, мусоля супружеские проблемы и семейные неудачи других, им удавалось обращать меньше внимания на собственные неурядицы.

Скандал всегда смотрелся лучше после стакана-другого белого вина, и Патриция одним большим глотком допила второй. Сверившись с кухонными часами, она решила приостановиться, учитывая предсказуемое недовольство Марка: ну как же, прийти домой и обнаружить, что жена вырвалась вперед на два стакана. А впрочем – пошел он! Сидит весь день в офисе, ходит на ленч, встречается с людьми, домой вернуться не спешит, успевает только на последний поезд. А она торчит тут с малышкой, Маркусом, няней и садовником…

Патриция налила себе еще стакан, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем Маркус, этот ревнивый маленький демон, разбудит спящую сестричку. Няня, прежде чем уйти, уложила Жаклин спать, и малышка еще не проснулась. Патриция вновь посмотрела на часы, отметив, что тихий час сегодня затянулся. Надо же, эти дети просто чемпионы сна! Подкрепившись еще одним глотком вина и думая о своем маленьком озорном четырехлетнем террористе, она отложила забитый рекламой журнал «Куки» и по черной лестнице поднялась на второй этаж.

Сначала Патриция заглянула к Маркусу. Он лежал лицом вниз на ковре с эмблемой и в цветах «Нью-Йорк рейнджере», рядом с кроватью в виде саней. Включенная электронная игра соседствовала с его вытянутой рукой. Вымотался. И, конечно же, им придется дорого заплатить за столь долгий дневной сон. Когда теперь удастся угомонить этого бандита… но, опять же, на этой вахте стоять уже Марку.

Патриция пошла по коридору, недоумевая и хмурясь при виде комков черной земли на ковровой дорожке – ох уж этот маленький демон! Остановилась у закрытой двери. С ручки на ленточке свешивалась шелковая подушечка в виде сердца с надписью: «Ш-Ш-Ш! АНГЕЛ СПИТ!» Патриция открыла дверь, вошла в полутемную, теплую детскую и вздрогнула, увидев силуэт взрослого человека, раскачивающегося в кресле-качалке у детской кроватки. Это была женщина, и в руках она держала маленький сверток.