Родерих понимал, что его неудержимо влечет к ней, хотя Эржебет никогда не интересовала его, как женщина. Его сердце было навечно отдано богине музыки, такой прекрасной, непорочной и верной, в отличие от ветреных земных дев. А вот сейчас он ощущает совершенно гадкое и низменное возбуждение при виде Эржебет, еще более противное оттого, что он прекрасно понимал — такой красивой она становилась только ради мерзавца Байльшмидта.

Наблюдая за этими двумя, Родерих чувствовал себя неуютно, так, словно подглядывает за чей-то первой брачной ночью. Будто на его глазах творится таинство, которое он не имеет права видеть. Будь его воля, он бы запретил Эржебет выходить из ее комнаты, когда в усадьбу приезжал Гилберт. Да на самом деле, он бы с огромным удовольствием приказал ей вообще перестать с ним видеться. О ревности тут речь даже не шла, Родериха раздражал сам факт того, что Гилберт прикасается к его собственности. Точно также он злился, когда тот пил чай из его сервиза, садился на его диван, ходил по его паркету. К тому же Родерих был уверен, что Гилберт подстрекает Эржебет к мятежу, как и много лет назад с восстанием Ракоци. Более того, он не сомневался: Гилберт соблазнил ее как раз для того, чтобы использовать против него. Задурил ей голову, очаровал, а Эржебет купилась, как глупая женщина.

Родерих не верил в любовь между странами, все они, по сути, были эгоистами, думающими лишь о себе — такова их природа. Вся их жизнь подчинена тому, чтобы получить выгоду для своего народа. В любой момент вчерашний друг мог стать лютым врагом, значит, не имеет смысла строить какие-то отношения — это глупо и нецелесообразно. В длящейся тысячи лет жизни страны не было места чувствам, бал правил холодный расчет.

Гилберт просто зарился на земли Эржебет. Но Родерих не собирался ее так просто отдавать: плодородные долины, обширные пастбища, богатые виноградники и Дунай, этот древний торговый путь — все будет принадлежать ему. И все же Родерих не мог запретить Эржебет ее тайный роман, он опасался, что в таком случае получит бунт незамедлительно. Поэтому он продолжал просто наблюдать за ней и настроениями ее людей с помощью многочисленных шпионов.

Однако, проиграв Гилберту войну за главенство в зарождающейся объединенной Германии, Родерих оказался в тяжелом положении. Сейчас он был так ослаблен, что Эржебет могла воспользоваться удобной возможностью и сбежать к своему любовнику. Родерих понимал, что ему нужно срочно что-то предпринять, удержать ее во что бы то ни стало.

— Может быть, стоит дать госпоже Венгрии больше прав и свобод? — предложил один из советников.

— Куда же больше? — сухо осведомился Родерих. — Она и так уже получила слишком много…

— Хм, вы можете дать ей полную автономию в составе государства… Венгерский сейм выработал проект по преобразованию Империи. Мы внесли туда несколько правок и предлагаем превратить ее в дуалистическую монархию — Австро-Венгерскую империю. Прошу, ознакомьтесь…

Советник протянул Родериху пачку с бумагами. Тот изучал их долго и сосредоточенно. Да, действительно, это хороший план. Такое переустройство могло стать той самой костью, которую можно кинуть Эржебет, чтобы она успокоилась. Вот только был один нюанс.

— То есть фактически вы предлагаете мне жениться на фройляйн Хедервари? — Родерих выгнул бровь.

— В общем-то… да. — Советник кивнул.

Родерих задумался. Эржебет была хорошей девушкой, приятной. Однако он видел, что несмотря на все его старания, сделать из нее настоящую светскую даму у него не получилось. В ней всегда оставалась какая-то неуловимая дикость, и все та же раздражавшая Родериха грубость. Она могла ругаться похлеще пьяного конюха, никогда, как он знал, не оставляла упражнений с оружием и верховой езды. Кочевница, пусть и наряженная в шелка и кружева… Но главным было даже не это. Родерих охватывало чувство омерзения от одной только мысли, что он получит то, чем уже вволю попользовался отвратительный ему Байльшмидт. Второсортный товар.

И все же Эржебет была хорошей девушкой. Их союз был нужен ему.

— Этот бренчающий на рояле сноб уже не тот, что прежде…

— Ага, его кто только не пинал… Чем мы хуже?

— Зададим ему трепку!

— Очки бы его в одно место засунуть…

Идущая по коридору Эржебет без труда узнала эти голоса: Словакия и Хорватия. Едва Эржебет вышла из-за угла, как горничные тут же замолчали, точно кто-то выключил звук, и принялись делать вид, что заняты уборкой. Одна старательно смахивала пыль с и без того сверкающей чистотой вазы, другая — до скрежета натирала окно.

— И чем это вы занимаетесь? — Эржебет смерила девушек хмурым взглядом. — В прачечной не хватает рук. Марш туда!

— Как прикажите. — Горничные дружно присели в реверансе.

Эржебет прошествовала мимо них и ощутила спиной злобные взгляды. У Словакии и Хорватии были причины недолюбливать ее, ведь когда-то они были ее прислугой, и попали под власть Родериха, когда он завоевал ее земли. Но Родериха они сейчас ненавидели гораздо больше.

В последние годы австрийский дом лихорадило, ухудшалась экономика, ослаблялась власть Габсбургов, и то тут, то там вспыхивали бунты. Родерих пытался решить проблему усилением централизации и подчинения Вене, но сделал только хуже. К тому же ветер революции, зародившийся в Парижской коммуне, успел всколыхнуть всю Европу, движения протеста множились, как на дрожжах. Эржебет иногда казалось, что для Франциска бунты это своеобразное хобби, и он решил заразить им других. А может это просто была коварная диверсия против соседей… Так или иначе начало мятежам в Империи положили ее собственные люди. В 48-м земли Эржебет охватил пожар освободительной войны, хотя она сама ее вовсе не хотела и пыталась вразумить буйных лидеров, вещавших с трибун о свободе. Она предчувствовала кровавый конец всем их пламенным речам. Но все же они пахли так сладко… Вольным степным ветром…

Ее страхи подтвердились в полной мере. Родерих был уже не в силах справиться с революцией сам, но на тот момент у него нашлись союзники. Одержимый сохранением европейского равновесия Иван пришел ему на помощь и весьма доходчиво объяснил Эржебет, что «бунтовать не хорошо»…

Через неделю Гилберт с необычной для него осторожностью гладил ее еще не зажившие синяки, грязно ругался и грозился оторвать ее обидчикам головы. Эржебет с трудом удалось его удержать, ведь связываться с Иваном была ужасной глупостью. Она все еще слишком хорошо помнила, как Гилберту досталось во время Семилетней войны.

Подавление восстания только разозлило венгров, вдохновленные их примером заволновались другие народы, пока еще до массовых мятежей не доходило, но пламя тлело, изредка вспыхивая. И вот теперь, когда Родерих потерпел сокрушительный разгром в войне с Гилбертом за главенство над немецкими землями, наверняка что-то должно было взорваться.

Эржебет ликовала, узнав о победе Гилберта — она не меньше него разозлилась, когда Родерих предъявил права на маленького Людвига.