К чему?

Урванцев ощутил тревогу. Его инстинкты напряглись, и он рывком перешел на боевой взвод. Все это было очень похоже на засаду. Глупую, заорганизованную до тупости засаду.

– Да нет, – ответил Роберту Урванцев. – На арабскую часть вроде бы не похоже.

Он демонстративно, покрутил головой, как бы пытаясь сориентироваться, и, «облегченно» вздохнув, указал рукой на лестницу:

– Нам туда.

А левая рука уже опустилась в карман брюк и нащупала крохотную шприц-ампулу с Е-100. Пальцы сбросили колпачок, и Кирилл, не раздумывая больше, воткнул острие иглы себе в бедро. У этого зелья еще не было собственного имени. И клички не было, потому что ее некому было придумать.

– Это, Кирилл, экспериментальная дрянь, – сказал ему Зиберт, передавая ампулу. – Гадость страшная. После нее еще лечиться придется чуть не месяц. Но лучшего – на крайний случай – у нас ничего нет. Это тебе для силового прорыва. Только для него. Ты это имей в виду.

«Имею», – холодно признал Урванцев, направляясь к лестнице.

Теперь у него было ровно двести минут. Потом еще час-два отходняка, когда он еще будет в силах бороться со своим агонизирующим в острейшем приступе абстиненции организмом. Во всяком случае, специалисты из медсанупра РККА утверждали, что это должно быть похоже на тяжелую ломку наркомана. А потом… О «потом» думать не хотелось, да и не следовало. Чтобы это «потом» состоялось, Урванцеву еще предстояло прорваться на ту сторону.

Он почувствовал укол в бедро, непродолжительное, но сильное жжение на месте укола, как будто «медуза обожгла», и короткую вспышку жара, окатившего его с ног до головы, но внутри, а не снаружи. Зная об этих эффектах заранее – «praemonitus praemunitus»,[99]не так ли?», – Кирилл смог «удержать лицо», ничем не выдав того, что с ним происходило, но испарина все равно выступила на лбу и струйки горячего пота потекли по спине и груди.

Озноб догнал его уже на лестнице, ударил, прошелся ледяными пальцами вдоль позвоночника и ушел, оставив после себя яростное напряжение организма и холодную пронзительную ясность. Такого чудесного состояния Урванцев не испытывал никогда. Ощущение было такое, будто он принял десяток порций «Эльбруса», да еще успел перед этим натренироваться по самое не могу и отдохнуть до полного удовлетворения. Он чувствовал, как встряхнулась и рывком вышла на максимальный уровень мобилизации вся его физиология, и ведь это все еще не был «боевой взвод». Это был лишь уровень готовности, остальное – когда и если потребуется – сделает воля. Но если это только «стартовый капитал», то что же случится, когда необходимость вздернет организм еще выше? Энергия буквально кипела в его крови. Налившееся силой тело ощущалось как идеальный боевой механизм, готовый ко всему. Чувства обострились, а сознание расширилось, способное, кажется, объять вечность.

– Ты в порядке? – спросила Ульрика, подходя. – Мне показалось…

– Что? – обернулся к ней Урванцев, одновременно стремительно прощупывая местность вокруг и пытаясь понять, откуда придет первый удар.

– Ничего, – улыбнулась она. – Мне что-то почудилось.

Они поднялись наверх. Переулок был пуст, что Урванцева не удивило. Если бы здесь были люди, он бы их уже услышал. Впрочем, нет. Сейчас он почувствовал, что мир вокруг них изменился, и они уже не одни в странным образом обезлюдевшем городе. Здесь, в переулке, по-прежнему не было никого, кроме них четверых, но совсем рядом, недалеко, происходило теперь какое-то невнятное движение. Урванцев не мог пока с точностью определить, что это такое, но насторожился, напрягая свои обострившиеся чувства, пытаясь уцепить это что-то, понять, определить.

«Люди».

Люди, не много, но больше трех, с разных сторон неторопливо двигались к ним, к нему.

«Восемнадцать минут».

Старик Маркус поднимался по лестнице медленно, с остановками. Роберт держал его под руку, а они с Ульрикой стояли наверху лестницы и тихо разговаривали ни о чем.

– Как быстро темнеет, – сказал Урванцев. – Совсем не так, как в Европе.

Небо действительно уже налилось ночной тьмой, но в переулке и на лестнице было светло. Уже полчаса как на улицах города зажглись желтоватые фонари.

– Хорошо, – невпопад откликнулась Ульрика. – Чувствуешь, как спадает жара?

«Пятнадцать минут».

– Горы, – пожал он плечами.

Маркус наконец одолел подъем, и они, все вместе, медленно пошли по переулку. Впрочем, идти было уже недалеко. Они едва ли прошли больше сорока метров, как слева открылась широкая лестница между раздвинувшимися в стороны домами.

«Восемь ступеней. Двенадцать минут».

– Как тихо! – сказала Ульрика.

Но «тихо» уже не было. Они поднялись по лестнице и оказались теперь на краю ярко освещенной широкой площади, образованной плотно стоящими большими, облицованными тесаным камнем домами. За своей спиной Кирилл слышал шаги Маркуса и Роберта и тяжелое дыхание старика, а еще дальше, за ними, кто-то тихо, но быстро шел к длинной лестнице или даже уже по ней поднимался.

– Вам помочь? – спросил Урванцев, оборачиваясь.

– Нет, спасибо, – покачал головой старик и поднялся на последнюю ступень.

Кирилл снова посмотрел на площадь. Кто-то еще неспешно шел сюда, но теперь уже совершенно с другой стороны. Этот кто-то своего присутствия не скрывал, как и того, что никуда не торопится. И еще одна группа людей вдруг обнаружилась где-то справа, невидимая пока из-за того, что ведущая оттуда улица, как и все, кажется, улицы в этом городе, прямой не была. Эти, казалось, вообще возникли из небытия прямо там, откуда приходил звук их шагов. Вот только что не было, и уже есть.

«Значит, все-таки засада. Я был прав. Десять минут».

– Давайте присядем, – предложил Урванцев. – Вам следует отдохнуть, Маркус.

– Да, пожалуй, – согласился старик.

Скамейка с отчетливо видимой табличкой на ней – чей-то дар великому городу – стояла чуть в стороне, прикрытая с тыла боковым фасадом большого здания какой-то ешивы.[100]

– Угостите меня сигаретой, Пауль. – Старик с видимым удовольствием вытянул длинные худые ноги и облокотился на спинку скамейки. – Мне чертовски хорошо, так почему бы не добавить еще немного удовольствия?

– Дед! – протестующе воскликнула Ульрика.

– Да уж, – несколько вяло выразил свое мнение Роберт.

– Пустое, – махнул рукой Маркус. – Так как там насчет сигареты?

– Вы уверены, Маркус? – Урванцев достал пачку сигарет и протянул ее старику. – Я курю крепкие сигареты.