«Забавно, – подумал Кирилл, входя в лифт. – Знать бы еще, о чем они говорят».

В номере Урванцев первым делом влез под душ. Он вывернул ручку регулятора температуры до предела влево, но желаемого эффекта не достиг. Вода оказалась прохладной, но отнюдь не холодной, а жаль. Холодный, а лучше ледяной душ ему сейчас ой как пригодился бы, но не судьба. Однако и эта «комнатной температуры» водичка смыла с него не только соль. Она все-таки взбодрила Урванцева и немного отрезвила.

– Отрезвила, – повторил он вслух мелькнувшую в голове мысль. – Да, это идея!

Урванцев вылез из-под душа, яростно обтерся, как будто хотел содрать с себя полотенцем кожу, вышел, не одеваясь, в комнату и задумчиво посмотрел на бар.

«Забудь! – сказал он себе. – Если любишь, забудь!»

И в самом деле, у этой любви – «Солнечный удар»,[98]какой-то, а не любовь! – не могло быть никакого продолжения. Так зачем же мучить себя и ее? Ульрику прежде всего. Зачем? Затем, что бес на старости лет попутал? Амок случился?

«И что же дальше?»

В том-то и дело, что здесь вариантов не было. Ведь он даже родину ради нее предать не мог, если бы все-таки смог переступить через то, за что сражались и умирали уже четыре поколения его семьи. Не мог, потому что некуда ему было идти в этом чужом мире. И Ульрике, положа руку на сердце, такой друг тоже не был нужен, тем более муж. Кирилл ведь был хуже, чем нелегал. Он был чужим в чужом для себя мире.

«Ну вот ты все и понял, полковник, – сказал он себе, направляясь к бару. – И сам все сказал».

Урванцев достал бутылочку «Смирновской», скрутил алюминиевую головку и опрокинул над открытым ртом. Пить здесь, в сущности, было нечего, но и одним глотком – не получилось. Из узенького горлышка за раз выливалось слишком мало жидкости. Вкуса водки он практически не почувствовал, ее крепости – тоже, но, допив бутылочку до дна, ощутил некоторое облегчение.

«Работает», – констатировал Урванцев и, выбросив пустую бутылочку в элегантный бачок для мусора, полез в холодильник. Здесь у него были припасены несколько плиток горького шоколада, и, хотя спустя всего несколько минут Кириллу предстояло идти на завтрак, он достал одну из плиток, одним уверенным движением сорвал с нее обертку и, не раздумывая, откусил сразу большой кусок.

Прожевав шоколад, он решил, что метод себя оправдывает, и взял из бара следующий шкалик. Поскольку водки там больше не было, выбор Урванцева пал на шотландский виски. Оказалось, что тоже неплохо.

«Алкоголик», – усмехнулся Урванцев, но факт – его отпустило.

Он быстро доел шоколад, вернулся в ванную комнату и почистил зубы, причесался, оделся и, сунув – уже на ходу – в карман бумажник, вышел из номера. Однако «радость» его оказалась преждевременной. Никакого реального облегчения не случилось, потому что, когда он вошел в лифт, сразу же зачастило сердце.

«Вот же!..»

Он вышел из лифта, быстро пересек лобби, скороговоркой произнес для дежурившей у двери ресторана девушки в униформе номер своей комнаты и, наконец, вошел в зал. Они сидели всего в нескольких метрах от входа – старик Маркус, белобрысый Роберт и Ульрика. Причем Ульрика сидела лицом к дверям, и Урванцев с ходу нарвался на взгляд ее синих глаз и на улыбку, которая расцвела на ее губах, когда она его увидела. Девушка сразу же подняла руку вверх и помахала Урванцеву, приглашая присоединиться.

«Я балбес», – признал Урванцев, улыбаясь в ответ.

«И законченный мерзавец», – сказал он себе, подходя к их столику. Но дело было сделано, и ничего менять он уже не желал.

– Бон аппетит, – сказал Кирилл, присаживаясь за стол.

– Мы собираемся вечером в Иерусалим, – сказала Ульрика, заглядывая через глаза прямо ему в душу. – Поедешь с нами?

– Когда? – спросил Кирилл, ощущая озноб.

«Она что, чувствует?»

– Часов в шесть, – ответил за нее старик Маркус. – Хотим посмотреть ночной город.

– Спасибо, – кивнул Урванцев. – С удовольствием. А поместимся?

– Я взял напрокат джип, – сухо пояснил молчаливый Роберт.

– Тогда поместимся, – улыбнулся Кирилл. – Спасибо.

«Ну вот, все и решилось», – с тоской подумал он, но решилось еще не все.

– Что-то пустовато здесь, вы не находите? – Старик Маркус пошевелил носом, как будто принюхиваясь к начавшему уже остывать после дневной жары воздуху. – Они что, вымерли здесь все или это тут всегда так?

Кирилл, все силы которого уходили сейчас на борьбу с нешуточной душевной смутой, достигшей к вечеру мощи урагана, очнулся и огляделся. В самом деле вокруг них было на удивление пустынно. Создавалось впечатление – его нарушал лишь далекий глухой гул большого города, – что они здесь совершенно одни. То есть не здесь, на этой тихой улочке конкретно, а вообще во всем Старом городе Иерусалима.

– Может быть, мы забрели куда-то не туда? – довольно равнодушно для такого предположения спросил Роберт.

– Да нет, – ответил ему Урванцев. – На арабскую часть вроде бы не похоже.

Он-то как раз знал совершенно точно, что они не заблудились и вышли именно туда, куда он, Урванцев, их аккуратно, не форсируя и не акцентируя внимания спутников, вел и вывел. В себе или не в себе, но подсознательно Кирилл о деле не забывал никогда. Он бы и в бреду и с килограммом свинца в тушке продолжал идти по заранее запланированному маршруту. Если бы, конечно, смог идти. И сейчас, придя в себя после вопроса Маркуса, Кирилл сразу же нашел взглядом табличку с названием улицы. Все верно. Да и без нее – двух рекогносцировок ему было достаточно за глаза – он знал, что находятся они максимум в ста метрах по прямой от Зоны Перехода. Вот только подняться по этой крутой лестнице, взбирающейся вверх вдоль сложенной из светлого иерусалимского камня стены дома, пройти по переулку, снова подняться, теперь уже по короткой широкой лестнице, и они у цели.

«И двадцать минут в запасе», – отметил он, бросив быстрый взгляд на часы.

До первого сигнала – если разработчики проекта не лопухнулись со временем и на этот раз – оставалось двадцать минут.

И еще десять будет у него между первым и вторым сигналом, плюс одна минута после последнего. Двадцать и одиннадцать. Но встревожило его другое. Как он мог снова потерять контроль над собой в такой степени, что не видел ничего вокруг. Это было не просто плохо, это было очень плохо, потому что он пропустил («Прошляпил!» – жестко поправил себя Урванцев) не какую-то мелкую деталь, которая и сама по себе могла оказаться началом конца. Он не заметил изменения обстановки, а она изменилась самым драматическим образом. Ведь совсем недавно они шли по оживленным улицам вечернего города и даже в самых тихих, сонных переулках нет-нет да встречали какого-нибудь одинокого прохожего. А сейчас, кроме них, здесь никого не было. И на соседних улицах не слышалось ни шума шагов, ни голосов людей. Город словно вымер или тревожно затих, готовясь к чему-то…