Расквитавшись с делами и поручив поиски Таяны Долматову, княжич поспешил в отцовскую вотчину. Он ещё ранее отписал домой о своей встрече с патриархом и теперь решил лично переговорить с отцом. Родители порадовались возвращению сына, но за ужином старший Левашов вновь заговорил о женитьбе, а матушка взялась расхваливать очередную невесту.

– Вот что: прекратите без моего ведома с боярами разговоры о сватовстве вести, – строго предупредил Евсей.

– Это что же, ты мне указывать будешь? – сурово взглянул Фёдор Петрович.

– Буду! – резко ответил княжич. – Не мальчишка уже, чтоб, словно телка, на верёвочке в стойло вести. Сам решу, кого хозяйкой назвать.

– Во как?! Перечить мне вздумал? – грозно нахмурил брови князь. – Без родительского благословения решил остаться?!

– Уж лучше без твоего благословения, чем без любви, – огрызнулся сын. – И можешь не пугать, что наследства лишишь. Твоя воля. Я и сам теперь землями владею и вотчину имею.

– Ишь, как заговорил! – недобро прищурился Фёдор Петрович. – Слышь, мать! – вскинув подбородок, взглянул он на жену. – Евсей наш совсем ума лишился!

– Так что я могу сделать, уж ежели даже ты не можешь его убедить? – опасливо косясь на сына и на мужа, пожала плечами женщина.

Оба князя некоторое время препирались: старший кипятился, и младший не уступал. Слово за слово, и мужчины вконец рассорились. Отец в сердцах грохнул кулаком о стол, так что княгиня вздрогнула, сын вскочил на ноги, упрямо набычив голову, и тут мать, не выдержав, потянула Евсея за рукав и с мольбой взглянула на отпрыска. Сжав кулаки, княжич запыхтел, как вскипевший самовар, и от греха подальше ушёл в опочивальню, а Фёдор Петрович, негодующе зарычав, сверкнул глазами на жену:

– И чего ты, Евдокия, словно воды в рот набрала? Хоть бы словом обмолвилась и поддержала меня! – не в силах остыть, сердился Фёдор, и княгиня, не желая оставаться под огнём рассерженного супруга, тоже поспешила покинуть трапезную.

Поутру Евсей, не откладывая, засобирался в дорогу. Мать проводила кровиночку, а отец так и не вышел проститься с сыном.

После отъезда княжича Фёдор Петрович не раз вспоминал наследника недобрым словом, но правда, искать жену ему больше не стал. «А то как же? Вот так сговоришься о свадьбе, а этот охальник и взаправду жениться откажется? Это ж срам какой придётся терпеть! И сам опростоволосишься да ещё за обиду невесте отступные заплатить обязан будешь!»

А потому князь решил подождать. «Мало ли девок пригожих в боярских семьях подрастает? Глядишь, перебесится сын да покладистей станет», – на том и успокоился Фёдор Петрович.

Вернувшись в Хлепень, Левшов ежедневно ожидал вестей о Таяне, но девушка словно в воду канула. «Где же ты, голубка моя», – всё больше тревожился Евсей.

Время шло, Таяна так и не объявилась, зато до Долматова дошли слухи о кознях пана Залевского, и дядька поспешил предупредить племянника.

– Уж как усердствует польский граф! – качал головой Прохор, рассказывая Евсею последние новости. – Притащил в Приказ якобы старинные грамоты и заявил, будто его прабабка приходится родной сестрой деда Григория Засекина. А поскольку прямых наследников княжеского рода не осталось, пан предъявляет права на Хлепень. Вишь, как дело оборачивается, – хмуро ворчал Долматов. – Этот польский аспид успел подкупить часть думских бояр, и те напевают царю про некую справедливость, уговаривая Михаила Фёдоровича вернуть Злевскому пожалованную тебе вотчину. Государь, правда, артачится. Где ж это видано, чтобы царские подарки ни за что ни про что назад отбирали? Но змей Залевский не сдаётся. Похоже, дюже пану хочется русскими землями разжиться.

Действительно, после расторжения помолвки Левашова с Боженой пан Залевский, бесконечно злясь на племянницу, ходил мрачнее тучи.

– Так всё удачно складывалось! И князь молодой да неженатый, и сама вотчина рукой подать до границ Речи Посполитой. Неизвестно, какой завтра ветер подует, глядишь, не сегодня-завтра и перешли бы земли под наше крыло.

– А что я могла сделать? – обижено кривилась Божена. – Кто же мог знать, что эта чёртова дикарка подслушает наш разговор? Нечего было её в дом тащить! И чего вы, дядюшка, на эти земли так заритесь? – не понимала она. – Другие найдёте.

– Ty głupcze!58 – вспыхнул Якоб. – Думаешь, это так просто? Где ещё свободные угодья найдёшь? Везде наследные хозяева имеются, не подступишься просто так.

– Вы лишь о доходах печётесь, – фыркнула панна. – Лучше бы побеспокоились, как бы этой девчонке и в другом не поверили, – сердито напомнила она об убийстве боярина. – Болеславу тогда за всё ответ держать придётся. Всё ваши интриги, дядюшка…

– Не поверят холопке, – отмахнулся пан. – Тем более я добился, чтобы суд в Вязьме состоялся. А с тамошним воеводой мы давнишние приятели. Не выкрутится девка! По-моему, всё будет.

Правда, понимая, что со сватовством племянницы он проиграл, Залевский, скрепя сердце, был вынужден обвенчать сына с Боженой. Скандал успел выйти за пределы московского государства, и искать среди польских аристократов олуха, готового взять опороченную девицу, у Якуба не оставалось времени. После свадьбы пан отправил невестку с глаз долой в Варшаву, а сам всё же не отказался от идеи завладеть землями, ранее принадлежащими князю Засекину. Но теперь он решил подобраться к вожделенным владениям с другого конца.

Понимая, что прежде следует заручиться согласием патриарха, Залевский ужом вился в надежде склонить Филарета на свою сторону. Но Владыко, нутром чуя родственную душу изощрённого заговорщика, не хотел допускать Якоба в царские хоромы. Патриарх справедливо опасался польского интригана, способного мутить воду в боярской Думе, и старался держать его подальше от Кремля. Но Залевского это не смущало, и он, частенько наведываясь в Москву, налаживал отношения с именитыми боярами. Кроме того, поляк постоянно заглядывал в Сыскной Приказ, где настоятельно требовал найти преступницу, обворовавшую и подпалившую его дом.

Лето пролетело быстро, и на смену осени успела прийти зима. Вот уже февраль вовсю закружил снежными метелями и, подвывая тоскливыми песнями в печных трубах, горевал о скором наступлении весны. Март был уже не за горами, заявляя о себе веселым перезвоном капели в солнечные дни. Но о Таяне вестей так и не приходило…

Наконец настала горячо любимая по всей русской земле Масленица. Уж сколько церковь боролась с языческим гульбищем, но, так и не сумев его искоренить, она разумно под него подстроилась.

Москва всегда отмечала древний праздник с бесшабашным размахом и с особой удалью, и этот год не стал исключением.

Разглядывая в крохотное окошко разряженную толпу, Таяна взглянула на знахарку:

– Пелагеюшка, родимая, пойдём, прогуляемся. Сама же говорила, кому придёт в голову нас в столице искать.

И правда, как только над землёй закружились первые колючие снежинки, знахарка задумалась, где бы ей с приёмной дочерью пережить холода? Добрые люди предупредили Пелагею, что царёвы люди по всем окрестным городам ищут Таяну, и женщины старались нигде надолго не задерживаться. «В небольшом городке каждый новый человек на виду, и местный воевода вмиг узнает о чужаках, тем более занимающихся лекарским промыслом», – понимала знахарка и, подумав, рассудила: