Когда он обернулся, Мартина стояла у него за спиной в передней, застегивала пальто.

— Я… — начал он.

— Поздно уже. — Она быстро улыбнулась. — Вообще-то я все-таки устала.

В три часа ночи Харри по-прежнему сидел в ушастом кресле. Том Уэйтс тихонько пел про Алису, меж тем как щетки все шуршали и шуршали по коже барабана.

«It's dreamy weather we're on. You wave your crooked wand along an icy pond».

Мысли текли помимо его воли. Н-да, все кабаки уже закрыты. А он так и не наполнил карманную фляжку, с тех пор как вылил ее содержимое в пасть собаки там, на складе. Хотя можно звякнуть Эйстейну. Он почти каждую ночь разъезжает на своем такси и держит под сиденьем полбутылки джина.

«Толку от этого никакого».

И все-таки люди верят в привидений. Верят в тех, что сейчас окружали кресло, уставясь на него темными, пустыми глазницами. В Биргитту, которая явилась из моря, с якорем на шее, в Эллен, которая смеялась, а из головы у нее торчала бейсбольная бита, в Вилли, который висел на сушильной подставке, словно носовая корабельная фигура, в женщину внутри водяного матраса, которая смотрела сквозь голубую резину, и в Тома, который пришел забрать свои часы и махал кровавой культей.

Спиртное не освободит его, даст только временное послабление. И как раз сейчас он готов был дорого заплатить за это.

Взял телефон, набрал номер. Ответили после второго сигнала.

— Как там у вас, Халворсен?

— Холодно. Юн и Tea спят. Я сижу в комнате, смотрю на дорогу. Завтра надо будет вздремнуть.

Харри хмыкнул.

— Завтра мы съездим к Tea на квартиру, за инсулином. У нее диабет.

— Ладно, только Юна возьмите с собой, его нельзя оставлять одного.

— Можно вызвать сюда кого-нибудь еще из наших.

— Нет! — отрезал Харри. — Незачем вмешивать других, хотя бы до поры до времени.

— Нет так нет.

Харри вздохнул:

— Я, конечно, знаю, по служебной инструкции необязательно сидеть при них в карауле. Так что говори прямо, если я могу что-то для тебя сделать взамен.

— Ну…

— Давай.

— Я обещал Беате до Рождества сводить ее куда-нибудь, поесть лутефиск.[38]Бедняжка ни разу ее не пробовала.

— Хорошее обещание.

— Спасибо.

— Халворсен…

— Да?

— Ты… ты молодец.

— Спасибо, шеф.

Харри положил трубку. Уэйтс пел, что коньки на заледеневшем пруду тоже выписывали имя Алиса.

Дрожа от холода, он сидел на тротуаре возле Софиенбергпарка. Утро, час пик, мимо спешили люди. Иные бросали ему в кружку несколько крон. Скоро Рождество. Легкие у него болели, потому что всю ночь дышали дымом. Он поднял голову, глянул на Гётеборггата.

Сейчас он ничего больше сделать не мог.

Вспомнился Дунай возле Вуковара. Терпеливые, неудержимые воды. Вот и ему надо быть таким. Терпеливо ждать, пока не появится танк, пока дракон не высунет голову из пещеры. Пока Юн Карлсен не вернется домой. Взгляд уткнулся в чьи-то колени, остановившиеся перед ним.

Подняв голову, он увидел рыжеусого мужика с картонной кружкой в руке. Усач что-то сказал. Громко и сердито.

— Excuse me?

Усач ответил по-английски. Что-то насчет территории.

В кармане он чувствовал пистолет. С одной-единственной пулей. А потому достал из другого кармана большой острый осколок стекла. Попрошайка смерил его злобным взглядом, но убрался прочь.

Он не допускал мысли, что Юн Карлсен не придет. Парень должен прийти. А сам он пока будет как Дунай. Терпеливым, неудержимым.

— Заходите, — скомандовала статная добродушная женщина из квартиры Армии спасения на Якоб-Оллс-гате. Судя по выговору, норвежский она учила уже взрослой.

— Надеюсь, мы не помешаем, — сказал Харри и вместе с Беатой Лённ вошел в коридор. Пол почти сплошь заставлен обувью всех размеров — от больших до маленьких.

Они хотели было разуться, но женщина жестом их остановила.

— Холодно, — сказала она. — Есть хотите?

— Спасибо, я только что позавтракала, — ответила Беата.

Харри с улыбкой покачал головой.

Женщина провела их в комнату. За столом, по всей вероятности, собралась вся семья Михолеч: двое взрослых мужчин, мальчик в Олеговых годах, маленькая девчушка и девушка, должно быть София. Глаза прятались под черной челкой, на коленях у нее сидел младенец.

— Zdravo,[39]— сказал старший из мужчин, худой, с тронутыми сединой, но густыми волосами и мрачным взглядом, хорошо знакомым Харри. Злой и опасливый взгляд изгнанника.

— Это мой муж, — сказала женщина. — Он понимает по-норвежски, но говорит плохо. А это дядя Иосип. Приехал в гости на Рождество. И мои дети.

— Все четверо? — спросила Беата.

— Да, — засмеялась хозяйка. — Последний дар Божий.

— Прелестный малыш! — Беата состроила гримаску младенцу, который радостно заагукал в ответ, и конечно же, как Харри и ожидал, потрепала его по румяной пухлой щечке. Через год, самое большее через два они с Халворсеном тоже заведут такого.

Мужчина что-то сказал, женщина ответила. Потом повернулась к Харри:

— Он говорит, у вас в Норвегии хотят, чтобы тут работали одни норвежцы. Сколько он ни старается, работы найти не может.

Харри перехватил взгляд мужчины и кивнул ему, однако ответа не получил.

— Садитесь! — Женщина указала на два свободных стула.

Они сели. Беата достала блокнот, и Харри начал:

— Мы хотим задать несколько вопросов о…

— …Роберте Карлсене, — докончила хозяйка и посмотрела на мужа. Тот согласно кивнул.

— Совершенно верно. Что вы можете рассказать о нем?

— Мало что. Сталкивались с ним раз-другой, и всё.

— И всё. — Взгляд женщины как бы невзначай скользнул по Софии, которая сидела молча, зарывшись лицом во взъерошенные волосики младенца. — Юн упросил Роберта помочь нам, когда мы летом переезжали сюда из маленькой квартирки в подъезде А. Юн — хороший парень. Он устроил нам эту вот квартиру побольше, понимаете? — Она улыбнулась малышу. — А Роберт большей частью только с Софией болтал. И… ну в общем, ей всего-навсего пятнадцать.