играя на натянутых струнах железного терпения, они выводят из равновесия, проверяя на прочность. Несмотря на это какой бы максимальный урон не наносила судьба ставя подножки, я всё же устоял на ногах.

Тяжёлая ноша нависла как чёрное облако не позволяя расправить с лёгкостью плечи. Оседает, сдавливая рёбра, бьёт ниже пояса, связывает по рукам и ногам мою сущность. Тем не менее, я должен выстоять, если нет, то попросту стану марионеткой в руках Серхата, а мне бы этого совсем не хотелось. Причём яро не нравится кому-то подчиняться, именно подчиняться, ведь глава мафии требует смиренности, прося, признать его своим наставником. Наш напряжённый разговор достиг накала, привёл к тому, что отец Серхат подумал о брошенном вызове с моей стороны, он ошибся, я просто-напросто не целую руки тем, кто хотел убить моего отца. Ко всему происходящему, отец Серхат не оправдал моё доверие, пожертвовав нашими дружескими отношениями. Если бы не появилась Ясемин, не знаю, что случилось бы между мной и Серхатом, но целовать ему руки, даже под дулом пистолета не буду. Я так же не забыл лица тех, кто назвал моего отца мразью и держал его на мушке оружия в ожидании приказа «стрелять». Каждого настигнет моя кара, но надо потерпеть, готов подождать, ведь терпеливый получает достойную награду и моей наградой будет триумфальная победа не только над обидчиками…

Все ждут, когда я сломаюсь и стану просить помощи. Сейчас действительно не отказался бы от поддержки отца, поскольку его советы, слова благословляют, они как глоток чистого воздуха мотивируя, направляют на правильные решения. Тысячу раз пожалел, что не верил отцу и шёл против его решений по поводу Серхата. Мне нет оправданий, я обязан был хотя бы прислушаться, но и этого я не сделал, уверенно доверяя господину Серхату. Отхватил по самое «не хочу». Так мне и надо, теперь буду думать с кем идти в шаг, а с кем по разные стороны, пусть будет уроком для меня, который я хорошо усвоил. Уверен только в одном: окажись, я снова в зале мафии на том проклятом суде отца, сделал бы то же самое — пожертвовал собой ради жизни отца.

Моим лекарством для сердца, музой для души, успокоением моим является Ясемин. Она моя весна. С ней не холодно, тепло, особенно когда она смотрит на меня двумя угольками в обрамлении густыми ресницами, заставляя моё сердце сжиматься в кулак и лихорадочно стучать так, что в ушах эхом раздаются толчки моего сердцебиения. За один её такой взгляд готов разорвать любого. Раньше я мог лишь мечтать о ней, а сейчас она принадлежит мне и носит под сердцем плод нашей искренней любви. Всегда жадно желаю её и ни с кем не было так хорошо, как с ней, у меня с моей девочкой по-особенному, бесценно. Никогда никого не любил так сильно как Ясемин, да была страсть, увлечённость, симпатия, но не любовь. А к Ясемин меня тянет невидимой нитью, притягивает магнитом, с этим притяжением душу переполняют глубокие эмоции от радости до безмерного удовольствия. Жену хочется съесть, испить все её ароматные соки лишь бы она получала удовольствие и становилась ещё счастливей, а потом уже и своё взять, но сначала всё для неё. Из-за неё не уехал жить в Эмираты, из-за хрупкой, нежной, любимой пошёл против решения отца совершить никах с Айше и ни капельки об этом не пожалел.

И вот моя девочка сидит рядом, кушает сладости, посматривает на меня, запивая всё это гранатовым соком. Её глаза блестят и внутри меня, что-то горячо разливается, неужели поела, и теперь её лицо не бледное, как известь и на щеках появляется румянец. Я пододвигаю к ней свою порцию десерта и разворачиваюсь к ней в пол оборота.

— Много нельзя. — промолвив, облизнула сладкие от крема губы ненасытно смотря на рахат-лукум. — Кушай сам, а то ведь со вчерашнего вечера ничего не ел. — отодвигает от себя ко мне поднос.

— Какая заботливая жена, вот только одним десертом ты не отделаешься. — наклонившись к её уху, продолжаю возбуждённо шептать. — Хочу на второй ужин тебя, сладкую и готовую для меня.

Глаза любимой забегали, дыхание участилось, она приоткрыла рот, будто моя золотая рыбка ловит воздух. Лицо порозовело и пушистые ресницы, как два веера хлопали, глаза прожигали до костей. Она ни слова не проронила, а я уже возбуждённо фантазирую, представляя, как поднимая, усаживаю её на стол, нежно в туже секунду торопливо снимаю с неё зелёное платье, покрывая алые губы жадными поцелуями. До срыва минута, моя ладонь охотно поглаживает колено, ловко забирается под подол платья. Ясемин сводит меня с ума, я впиваюсь в сладкие губы, как дикарь, свободной рукой держу жену за затылок не давая отстраниться.

— К-кхм!

Резко отстраняюсь от любимой, повернувшись на голос. В дверях снова стоит Каан, появляется так, словно специально старается помешать. Стоит мне уединиться с моей весной и он тут как тут. Ясемин вышла из-за стола и ушла, конечно, неловкая ситуация произошла. И я ещё хорош, на кухне при светлом дне стал к ней приставать.

— Ты специально это делаешь?! — рычу на него, стиснув зубы.

— Делаю, что? — в усмешке притворяется как будто не понимает о чём я.

— Брат, не буди во мне зверя, ты ведь прекрасно понимаешь меня.

— Демир, побойся Всевышнего, постыдись перед тем, как кухню превращать в комнату для… В общем ты понял. И хорошо, что зашёл я, а то если бы увидел дядя Азиз, то случилось бы непоправимое.

Он назвал меня, Демир? Всегда брат, братик, а тут холодно так «Демир». Наверное, отец сильно давит на него.

— Ничего запретного не произошло и произойти не могло. Я всего лишь поцеловал свою жену. Жену! — громко прорычал я. — Выдумал себе не понять чего, ещё других заставляешь в это поверить!

Брат рассмеялся:

— Хорошо, Демир, пусть будет, по-твоему. — отрешённо махнул рукой.

Приблизившись ближе, я сказал серьезно:

— Редко, да почти никогда по имени не называл, что изменилось? Отец постарался?

Он мотнул головой и из-под густых бровей расстроено признался грустным голосом:

— Нет! Просто злюсь, не могу смириться, что ты в мафии, что ты один из них. И сильно боюсь, что однажды могу увидеть тебя с пулей во лбу или… Не хочу терять тебя.

— Прости, брат! — я крепко прижал Каана к своему плечу. — Никто не сможет отнять меня у вас. Слово чести даю, буду осторожным. — после моих слов, Каан взаимно обнял и назвал братом.

— Брат, ты слово чести дал! Не забывай! — в самое