возник Сейхан и заметил:

— Сколь немногие могут в буквальном смысле испытать значение поговорки: «Пусть богатства твои заполнят целый зал».

Вероятно, потолок в доме когда-то был отделан мозаикой темного и светлого дерева. Однако древесина выцветала в разном темпе, и с годами орнамент пошел такими переливами, словно обитатели дома созерцали его сквозь подвижную океанскую толщу.

— Пора, — ответил Баосян Сейхану. Тот понимающе вскинул изломанную бровь.

— Не хотите оставить что-то про запас, на случай если Чэнь Юлян потребует еще?

— Я, конечно, поставил на ноги подыхающего с голоду тигра, но кормить его с руки всю оставшуюся жизнь не намерен, — мрачно сказал Баосян. — Отправляй все.

Момент решительных действий настал утром, как-то просто и буднично. Министр поприветствовал Баосяна в коридоре:

— Заместитель Министра! Уже в трудах!

Министр — судя по его виду, вконец взвинченный — прошерстил стопку бумаг, которые принес с собой, и выудил нужный счет.

— Нужно заплатить этому торговцу седлами. Точнее, нужно было еще вчера, но мы совершенно забегались, а теперь он строчит жалобы. Отправьте кого-нибудь к нему с деньгами.

В этой простой просьбе никто не усмотрел бы никаких особых возможностей. Чтобы они появились, Баосяну пришлось сначала расставить фигуры по местам. Теперь у него в пальцах была нить, потянув за которую он обрушит империю. И та приплывет к нему в руки сама, плавно, как летучая паутинка на ветру.

С минуту он колебался. Еще не поздно все бросить. Ниточка уплывет бесследно, и никто не будет знать о ее существовании, кроме него самого.

Но с какой стати? Вспыхнувший гнев выжег сомнение из его мыслей, оставив лишь черную пустоту. Министр ему доверился, привязался к нему… только где был старик в те времена, когда Баосян еще стоил любви и заботы? Если бы хоть кто-то вмешался, когда мир давал Баосяну свои жестокие уроки, — все пошло бы по-другому. Однако не нашлось ни единого человека. И теперь этот мир и все его обитатели будут расплачиваться за то, что вынудили Баосяна пойти на подобное.

Когда молодой чиновник взял бумагу у Министра, рука у него не дрогнула.

— Будет сделано.

* * *

Баосян голышом сидел на краю постели Третьего Принца. С той ночи в ванной миновало еще несколько встреч.

В противовес имперской помпезности остальной части Дворца изобильных благословений, спальня Третьего Принца несла четкий отпечаток личности хозяина. А еще в ней всегда царит абсолютный бардак, сухо подумал Баосян. Пыльные ковры висели на стенах, судя по всему, с прошлой зимы — или даже с позапрошлой — летом их никто не снял и не выбил пыль. Пол и все горизонтальные поверхности напоминали карту пересеченной местности. Книги, плошки, скомканная одежда — точно чья-то неудачная попытка сложить журавлика из бумаги. Доспехи, тыквенные фляги, веревочные кисти для украшения копья и рукояти меча, сплетенные мастерски или не очень. Две шляпы, мешочек с благовониями и пряностями для освежения подмышек, экстравагантный поясной нож из стали иноземной работы и огромное количество грязного белья. Над всем этим стоял подозрительный звериный аромат, точно меховой воротник забыли на солнце, и Баосян не без раскаяния опознал в нем застарелые следы того, что юноши оставляют на простынях от избытка чувств.

— У тебя же слуги есть. Знаешь, зачем они нужны? Уборку делать!

Третий Принц лежал, распростершись на смятых покрывалах и поджав согнутую в колене ногу, точно аист в воде. Он ухмыльнулся и беззлобно сказал:

— Так это же ты у нас любишь постоять на коленях. Сам и прибирайся, если тебе надо.

Подошвой одной ноги Принц упирался в колено другой. Баосян задержался взглядом на подколенной ямке. Загрубевшие пальцы и пятка словно защищали уязвимое место, где кожа кажется нежной даже у мужчины. На мгновение Баосяна потянуло положить туда руку, удивляясь непреложному факту: он может потрогать чужое тело там, где его никто не трогает, где оно обычно скрыто под одеждой и никому не интересно.

Это было глупое побуждение. Баосян встряхнулся и начал собирать с пола свою одежду. Главное, Третий Принц теперь к его услугам. Все прочее — вздор. Он сказал небрежно:

— У тебя же завтра вечером по протоколу встреча с матерью? Я тогда не приду.

— Приходи, просто попозже. Она все равно каждый раз сбегает по первому зову Великого Хана.

Третий Принц вертел в пальцах что-то маленькое и круглое, найденное в рисовой плошке. Потом зло и насмешливо добавил:

— Заместитель Министра, известно ли вам, как наложниц готовят к встрече с Великим Ханом? Раздевают их догола, заворачивают в одеяло и тащат к нему в покои, как кусок мяса. Не обманывайся утонченностью моей матери! Заметь лучше, с какой готовностью она всегда бежит трахаться с Великим Ханом, точно простая шлюха.

Принц смеялся над самим собой, но челюсть у него заметно дрожала. Так канатоходец, уже потерявший равновесие, пытается не упасть.

— Если бы их усилия были вознаграждены, мать бы сто раз уже заменила меня на другого наследника. Какое разочарование для нее!

Глядя на Третьего Принца, Баосян вспомнил, как долго до него самого доходило, что вожделенного принятия не дождаться никогда. Он был старше Третьего Принца, когда познал мир и убил в себе нелепую надежду быть любимым.

Воздух странно зазвенел, но ду́хов в комнате Баосян не видел, если не считать призраком самого себя — юного, вдруг проявившегося в чужих чертах.

Что-то стукнуло его по лбу и отлетело. Не успевший пригнуться Баосян воскликнул:

— Сын черепахи!

Третий Принц ответил ему хищной улыбкой:

— Думай, чьего отца оскорбляешь!

Баосян поднял с пола «снаряд». Очищенный каштан. Он ничего не имел против каштанов, если только их не надо чистить самому. А то еще загонишь невзначай осколок закаленной на огне скорлупы под ноготь — заживать будет неделю. Для Эсеня же вся прелесть была в том, чтобы сражаться с каштанами. Иногда, зимой, когда отец бывал в отъезде, они сидели вдвоем в притихшей усадьбе. На жаровне в сковороде потрескивали каштаны, снаружи падал снег. Баосян читал, а Эсень методично чистил орехи.

Он вдруг чуть не поперхнулся воображаемым каштаном, сладким, мучнистым. Бросил орех и снова стал рыться в хламе, ища свою одежду.

Третий Принц следил, как он одевается. А потом отрывисто произнес:

— Уже поздно. Может. Останешься.

Баосян никогда не просил у Министра доброты. А вот доверия Третьего Принца добивался. Радости ему эта мысль не добавила. Принц открылся, и теперь беззащитен перед Баосяном. Тот должен баюкать и оберегать сердце друга в ладонях, как сделал бы любящий человек.

Но Баосян не любил Принца и пришел сюда со своими целями.

— В другой раз, — он изобразил на лице сожаление. — Мне надо заскочить на службу. Сегодня