«Когда ребенком я бродила среди сосен, я думала, что успех – это счастье. Я ошибалась. Счастье – это мотылек, который чарует на миг и улетает». (Анна Павлова)

Этот факт как будто бы подтвердил то, что сказал малаец-слуга, но Анна Павловна боялась повторять такой опыт. После Батавии мы постепенно объехали всю Яву и наконец закончили турне в Сурабае, где пробыли около двух недель. За это время птичка проявила себя совсем ручной и милой. Анна Павловна настолько ее полюбила, что решила обзавестись еще несколькими такими же, и на рынке Сурабаи мы купили еще несколько штук.

Из Сурабаи мы направились в Северную Австралию, потом постепенно объехали всю страну и окончили турне в западной ее части.

На этот раз мы узнали, что австралийское правительство издало целый ряд очень строгих законов, воспрещающих вывоз птиц. Это очень огорчило Анну Павловну: она хотела запастись несколькими породами своих любимых painted fnches, diamond fnches и некоторыми другими. Я возбудил ходатайство о разрешении Анне Павловне купить этих птиц, и это ходатайство было удовлетворено, и мы купили двадцать или тридцать пар этих птичек. Поехав с ними в Сидней, я должен был обратиться к федеральному правительству с ходатайством о разрешении вывезти этих птичек. Но здесь я натолкнулся на самое глухое упрямство. Люди знали, что Анна Павловна хочет вывезти птичек для себя лично, эти птички не составляют никакой редкости, так как их там миллионы, и все-таки власти нам отказали. Мало того: так как у Анны Павловны было много птиц, привезенных с собой из Индии и Явы, власти потребовали их точный список и заявили, что пришлют своих агентов для проверки. Анна Павловна очень встревожилась: по недоразумению ее любимых кадиланов могли не выпустить, и это так ее волновало, что я купил коробку, в которые прячут провизию при поездках на автомобиле. Вынув всю посуду и банки, я велел разделить коробку на три части легкими переборками, и в каждом отделении поместил маленькие клеточки, которые с наружной стороны были защищены фартуком, а нижняя часть закрывалась легким клапаном, пропускавшим воздух. Птицы сидели спокойно. У них было темно, и никому не могло в голову прийти, что там находится какое-нибудь живое существо. Действительно, специальные чиновники явились для осмотра наших птиц, и хотя я не думал, что могли бы возникнуть какие-нибудь затруднения с кадиланами, но Анна Павловна торжествовала, что хитрость наша удалась и птицы ее благополучно уехали.

Еще в Сиднее Анна Павловна решила попробовать выпустить кадилана полетать. Наш дом стоял в саду, на берегу залива, окруженный садом. Я был против этого опыта, опасаясь, что кадилан в чуждой природе и другом климате, притом очень доверчивый, может легко погибнуть от собственной неосторожности, тем более что в Австралии есть несколько очень распространенных пород хищных птиц. Но мои опасения не оправдались, птичка вернулась, и с тех пор, каждый раз перед закатом солнца, возвращалась в клетку, заслужив полное доверие Анны Павловны. Все больше и больше мы привыкали к ней. Но однажды птичку выпустили слишком поздно, и, очевидно, не успев налетаться вдоволь, она запоздала и заблудилась в темноте. Анна Павловна страшно беспокоилась, в большом волнении уехала в театр на спектакль и, вернувшись из театра, ходила везде, искала и звала своего кадилана, – даже не хотела ложиться спать. Ее особенно беспокоило то, что ночи были очень холодные. Мы решили не закрывать окна гостиной, где стояла клетка, оставив открытой и клетку. Рано утром прислуга пришла сказать, что кадилан вернулся. Зная, как Анна Павловна беспокоилась, я его взял и принес к ней в спальню. Через некоторое время я вернулся и увидел, что он лежал у нее на груди, прикрытой пуховым оренбургским платком, и буквально мурлыкал, как котенок. Анна Павловна приложила палец к губам:

– Тише, тише. Он мне рассказывает…

По возвращении в Англию у нас опять возникли опасения, что выпускать здесь эту тропическую птичку рискованно. Но кадилан за это время до такой степени привык к нам, так полюбил Анну Павловну, в нем было такое отсутствие страха к людям, что мы решили опять сделать опыт, зная, как он любит вылетать, какое это для него счастье. Кадилан оказался вполне благоразумным, и у него появилось еще новое достижение: он стал откликаться на зов Анны Павловны. Когда она начинала беспокоиться, что его долго нет, и звала его, он, сидя где-нибудь на высоком дереве, откликался. Два других молодых кадилана тоже подросли и хотя не были такими же ручными, как наш любимец, но все-таки позволяли себя брать, принимали пищу из рук и т. д. Кадилан был очарователен, когда Анна Павловна его выпускала летать по комнате, что она делала всегда во время завтрака. Он был очень любопытным, все пробовал, но любимым его блюдом было масло и варенье.

У себя на родине кадиланы охотнее всего питаются фруктами под названием «папайя», по виду напоминающими нашу дыню и растущими в громадном количестве на небольших деревьях. Мы очень боялись, что отсутствие этой пищи причинит нам затруднения, но кадиланы ели все фрукты, и кроме того, мы их кормили специальной пищей, которая здесь продается для насекомоядных птиц. Большим лакомством были для них мучные черви, которых надо разводить в отрубях. Для меня было ясно, что эти очаровательные птички все-таки обречены на недолгую жизнь. Нельзя думать, чтоб птичка, родившаяся под экватором, жившая в условиях тамошнего климата, могла долго переносить климат Англии и питаться искусственной пищей. Тем не менее птички прожили у нас почти полтора года. Затем начали хиреть молодые. Безо всякой видимой причины, как будто бы продолжая нормально питаться, они начали слабеть, и в один и тот же день умерли оба молодых кадилана. В первый год старый не проявлял никаких признаков приближающейся смерти, хотя за ним следили очень внимательно. Но с наступлением второй зимы он становился все более скучным. Приглашенный нами ветеринар высказал предположение, что у него начинается малокровие, велел усилить порцию червей и давать ему немного мяса. Временами к нему опять возвращалась его обычная веселость, но ясно – он начал хиреть. Анна Павловна была в турне, я жил один дома и каждый вечер сам его закрывал и смотрел за ним.

Однажды утром я его нашел сидящим в обычном положении на жердочке, с головкой под крылышком, но уже окоченевшим. Это было большим огорчением для Анны Павловны. Мы зарыли его под его любимым деревом, и по возвращении поздно вечером с последнего спектакля турне Анна Павловна привезла на могилку большой букет цветов.

Сама Анна Павловна пережила свою птичку только на два месяца.

Не раз спрашивали мое мнение по поводу сравнения Анны Павловны с ее двумя великими предшественницами, Марией Тальони и Фанни Эльслер. Ответить с уверенностью на этот вопрос трудно, – среди нас теперь нет лиц, видевших этих танцовщиц первой половины прошлого столетия.

Остается единственный путь: изучить литературный материал, который существует о Тальони и Эльслер.

Я позволю себе привести здесь мнения трех наиболее известных критиков, посвятивших большую часть своей деятельности изучению истории балета и его главных деятелей.

Все три критика – русские, что и не удивительно: только в России балет был почитаемым, любимым искусством. Маститый балетный критик Александр Плещеев среди своих друзей и старых знакомых балетоманов насчитывал несколько лиц, видевших Тальони и Фанни Эльслер во время их пребывания в России. Я начну с его мнения.