он глядит на ее портрет на стене, вспомнилась их прогулка по темной Элизабет-роуд, ее смех и маленькая твердая рука… А какие у нее были грустные глаза, когда они прощались у магазина Гринфельда… Ведь с тех пор он не видел ее.

Опять появилась досада на себя, на глупое поведение в тот день. Почему он решил, что Карпентер нужен Айне? И вдруг пришла нелепая мысль: хорошо, если бы Айна всегда была с ним…

Его навещали товарищи по «Союзу». Приходили веселые, возбужденные. Рассказывали о драках на улицах Брисбена. Русским рабочим сильно досталось. Они приняли на себя первые удары, зато австралийцы поверили в них, и теперь слово «русский» звучит как пропуск на любое бастующее предприятие.

Но правительство ополчилось на русских. Оно не ожидало такой сплоченности и организованности.

Артем не появлялся. Он пришел только на третий день. Измученный, небритый, но его черные глаза лучились и сверкали энергией.

— Умираю от усталости. По десять длинных речей произношу. Все в разных местах, для разных слушателей. Прямо сил нет. Но ты бы видел, какое единство! Хозяева положены на обе лопатки. Они вынуждены отступить от своих позиций…

Но вдруг лицо его омрачилось.

— Ты послушай, что про нас пишут. Хотят смешать с грязью, подорвать доверие к нам австралийских рабочих…

Артем вытащил из кармана смятую газету «Брисбен ньюс» и прочел:

— «…Озлобленные русские эмигранты в этот несчастный день с неслыханной жестокостью избивали граждан Брисбена. Тех, кто смело выступил против беспорядков. Почему этим людям не укажут на дверь? Неужели правительству неизвестно, кто приехал из России в Австралию? Террористы. Те, на чьих руках кровь лучших людей России. Все честные австралийцы требуют: вон из нашей страны русских!»

Артем сложил газету, сунул ее обратно в карман.

— Опасная провокация, — сказал Алек.

— Да. Это плохо. Можно ждать всего. Разговоры о выдаче русских эмигрантов царскому правительству раздаются в буржуазных кругах все чаще и чаще. Прощай. Поправляйся скорее. Ты очень нужен.

Алек и сам понимал это. Несколько раз он вставал, но сильная боль в голове укладывала его обратно в постель. Он часто терял сознание. Рана почему-то плохо заживала.

Как-то днем он заснул, а когда проснулся, увидел Айну, сидящую у его постели. Лицо у нее было бледное, похудевшее, глаза ввалились. Алек очень обрадовался:

— Неужели это вы, Айна? Почему вы так долго не приходили?

— А вы хотели, чтобы я пришла?

— Только об этом и думал, — сознался Алек.

— Так я вам и поверила. А не приходила я потому, что почти не бывала дома. Наш магазин участвует в стачке. Это вам известно? Мы охраняли входы в магазин.

— Пикетировали?

— Да. Я начальница пикета. Работы было много.

Айна рассказала о том, что хозяева сдались, но правительство озлобилось. Запретило забастовки, хотя конституцией они разрешены. Теперь стачки будут жестоко подавляться полицией. Кампания против русских эмигрантов в буржуазных газетах усиливается.

— Я выходила из продовольственного магазина, и одна дама уронила завернутый в бумагу апельсин. Какой-то кретин закричал: «Бомба!» Тут началась такая паника, вы себе не можете представить. Люди закричали, побежали… А вечером газеты вышли с крупным заголовком: «Русские террористы бросают бомбы!» Прямо дико! Серьезные люди могут писать такую чушь!

О многом Айна умолчала. Она не рассказала Алеку об избиении нескольких русских рабочих, учиненном конторскими служащими, и о том, что Гринфельд уже подготовил «черные списки». Наверное, она будет первой, кто потеряет работу. Атмосфера в городе была тревожной.

— Вы активный борец за дело рабочих, Айна.

— Я дочь рабочего и сама не белоручка, — вскинула голову девушка. — Иначе и быть не могло. Все мое окружение — рабочие.

— Но, честно говоря, меня поразила смелость ваших служащих. Как вы решились закрыть магазин? Ведь у вас девяносто процентов женщин.

— А вы что, не верите в женскую храбрость? Плохо вы нас знаете. К нам пришли забастовщики из депо и предложили прекратить торговлю. Мы и прекратили.

— Молодцы. А как себя чувствует Чарли?

— Не знаю. Мы разошлись с ним по политическим мотивам, — улыбнулась Айна. — И наверное, навсегда. Он вел себя недостойно в отношении всех наших служащих. Он держал сторону Гринфельда. Поправляйтесь скорее. Федору Андреевичу очень трудно. Папа говорил, что он спит по три-четыре часа в сутки. Митинги, поездки по штату… Он, как цемент, сплачивает всех в одно целое.

— Вы хотите, чтобы я поправился только потому, что трудно Федору?

— Совсем нет. Какой вы подозрительный, право. Прежде всего вы должны быть здоровым, а потом уже все остальное.

— Ну, если так, тогда постараюсь поправиться скорее.

— Вы все смеетесь. Я никогда не знаю, когда вы говорите серьезно, а когда в шутку.

Они посмеялись, поговорили еще о разных пустяках, и Айна, заметив, что Алек утомился, стала прощаться. Он долго не отпускал ее руку.

— Приходите почаще. Хорошо?

9

Австралия бурлила. То в одном, то в другом штате вспыхивали забастовки. Рабочие Брисбена не забыли «черной пятницы» и расправы, которую учинили над ними полицейские. Недовольство росло.

Алек поправился. Только на затылке остался белый глубокий шрам.

Артем сразу ввел Алека в курс событий.

— С нашей газетой дело плохо. Все средства истрачены на помощь бастовавшим русским рабочим. Придется подождать несколько месяцев. Зато каким авторитетом стали пользоваться русские! Наступило время создавать свою настоящую социалистическую рабочую партию. Марксистскую. В нее пойдут австралийцы. Наши идеи им понятны и близки. Уже есть желающие. Пока я организовал кружок. Между прочим, меня приняли в «Союз береговых рабочих». Значит, доверяют. В него не так-то легко попасть.

Алек видел, как возбужден Артем. Это возбуждение передалось и ему, и хотя он был еще слаб, с жаром принялся за работу. Он ездил в ячейки «Союза русских эмигрантов», проводил там беседы, выступал на митингах в Брисбене, появлялся у овцеводов, на скотобойнях.

Их с Артемом уже знали, встречали дружелюбно, охотно слушали. Идея создания новой рабочей партии имела успех. Правда, всесильные лейбористы косо поглядывали на такую деятельность, но Артем не обращал на них внимания. Алек чувствовал, что они делают большое и нужное дело.

Он снова вернулся в порт к Крембу. Пропагандистская работа пошла еще живее. Алек все время вращался среди рабочих.

Он с горечью ощущал, как мало еще знает. В новой для него обстановке борьбы австралийских рабочих встречалось много такого, что требовало знания экономики страны, законов, взаимоотношений между австралийскими капиталистами и рабочими, не хватало марксистской теории, широты кругозора. Алек брал домой книги и читал их по ночам или обращался за помощью к Артему.

Артем охотно разъяснял непонятное. Казалось, он знал