– Но зачем вы говорите мне о ней, сеньоры? – чувствуя, что окончательно теряет почву под ногами, жалобно вопросил он.

– А затем, – сурово промолвил брат Жоффруа, – что тебе предстоит в скором будущем стать ее хранителем!

– Мне? – голос Робера походил на комариный писк. – Помилуй меня Господь… не может быть… нет, вы ошибаетесь!

– Увы, нет, – невесело усмехнулся старый рыцарь, – не мы выбрали тебя, но сам Сын Божий, и ношу сию придется нести именно тебе, брат Робер де Сент-Сов!

Молодой нормандец ощутил, как под его ногами зашатался пол.

Известно, что у королей долгие руки.

Аббат Сен-Дени Сугерий, «Жизнь Людовика Толстого». 1145

24 декабря 1207 г.

Южная Англия, окрестности Лондона

Свечи горели, распространяя запах горячего воска. Хмуро смотрели из полутьмы лики святых, и даже во всепрощающем взгляде Сына Божия чудилась тревога. За стенами часовни, которую на эту ночь отвели для молитв Роберу и брату Ричарду, сердито завывала вьюга.

– Приступим, брат, во имя Господа, – проговорил пожилой рыцарь, водружая на небольшой столик Чашу. Та сразу засветилась, точно веретено, наматывающее на себя сияние свечей. По округлым бокам поползли золотые блики. – Молитва остальной братии началась.

– О чем я должен просить Господа? – спросил Робер, опускаясь на колени. Пол холодил даже сквозь одежду.

– Позволь сердцу открыться перед Пречистой Девой и Господом нашим, – суставы брата Ричарда хрустнули. – А дальше – ты все поймешь. Потом слушай мои указания… Все понял?

– Да, сир, – брат Ричард не был магистром, даже лейтенантом. И формально он был равен Роберу. Но чувствовалась в старом рыцаре внутренняя сила, почти королевское достоинство.

Закрыв глаза, Робер сложил перед грудью руки. "Отче наш" показался в этот момент естественным, словно само дыхание.

Состояние отрешенности от происходящего вокруг пришло почти сразу. Удары сердца стали все тише и реже, пока не смолкли совсем. Вместе с ними пропали остальные звуки – покашливание брата Ричарда, стоны ветра за каменными стенами, потрескивание сгорающих фитилей.

Он оказался посреди тишины. Тело стало легким и воздушным, словно из человека младший отпрыск рода де Сент-Сов превратился в ангела. Исчез зимний холод, проникающий с улицы. Ушло тревожное ощущение собственной неготовности, поселившееся в сердце с того самого момента, как Робер узнал о том, какую ношу ему предстоит принять, и какую службу исполнить.

Сердце раскрылось, подобно березовой почке. И всей его поверхностью ощутил молодой рыцарь поток Божественной Любви, которую изливает на этот мир, на детей своих Творец…

Он продолжал молиться, уже не устами, а всем сердцем, и при этом словно купался в теплой, приятно пахнущей воде, потоки которой проникали внутрь тела, омывали внутренности. В то же время Робер ощущал себя висящим в пустоте, среди полупрозрачных мягких облаков, светящихся жемчужным светом.

Вряд ли в каком из языков человеческих нашлись бы слова, способные передать его ощущения…

Он просил о том, чтобы Господь, чья милость безгранична, дал ему достаточно выдержки, чтобы принять огненную Чашу и достойно нести ее бремя, груз чудовищной, все одолевающей силы…

А потом мир вокруг дрогнул, по нему словно прошла мгновенная судорога. Возникла уверенность, что Всевышний тут, рядом, незримый за скрывающим его Мощь занавесом.

"Теперь тише, брат!" – возник неведомо откуда голос брата Ричарда. Робер не услышал его, просто неким образом осознал внутри себя, словно они с Гастингсом стали в этот момент единым целым.

Но напоминание оказалось лишним.

Молодой рыцарь и сам смолк, трепеща перед божественным присутствием.

Могучий голос, который голосом не был, и не был даже звуком, заставляя все существо нормандца корчиться в муке, загрохотал вокруг. Он произносил нечто, способное быть только словами, но Робер, сколько не силился, понять их не мог.

Лишь последняя фраза обрушилась на голову таранным ударом, воспоминанием о чем-то, некогда слышанном: "Да будет так…".

Медленно возвращался окружающий мир, одно за другим приходили чувства. Открыв глаза, Робер едва не ослеп от показавшегося безумно ярким мерцания свечей, шорох в углу часовни ударил по ушам сильнее грохота прибоя, и непереносимо тяжким и неудобным стало вдруг собственное тело.

– Встань, брат, – громом прозвучал голос брата Ричарда, – и подойди ко мне!

Старый рыцарь уже был на ногах. В глазах у Робера все плыло, и на мгновение ему привиделся вокруг головы Гастингса пылающий расплавленным золотом ореол. Точно того же оттенка, что и мягкое свечение, исходящее от Чаши.

Он мигнул, и видение тут же пропало.

"Почудилось" – подумал Робер, поднимаясь на ноги. За стенами часовни на все голоса выла вьюга. Узкие окна были все так же черны, но судя по тому, насколько короче стали свечи, времени с того момента, как двое рыцарей Ордена вошли сюда, прошло немало.

– Подойди ко мне, – неожиданно суровым, не терпящим возражений голосом сказал брат Ричард. Сухие старческие пальцы с выступающими буграми суставов сомкнулись на Чаше, и по ним побежали крохотные искорки.

Робер замер, не веря собственным глазам.

– Подойди! – повторил старик. – Быстрее!

Робер сделал шаг вперед. Еще один.

– Возьмись за Чашу! – приказал англичанин. Глаза его пылали.

Подчиняясь давящему, пронизывающему взгляду, Робер протянул руку и коснулся желтой, бликующей поверхности. И тут же едва не закричал – в ладонь точно вцепились сразу с десяток шершней.

Молодой рыцарь ощутил, как исказилось его лицо, ноздрей коснулся запах горелой плоти.

– Терпи, – проговорил брат Ричард, – теперь тебе жить с этим пламенем всю жизнь…

Руку жгло, Робер готов был поверить, что она уже обратилась в головешку. По лицу стекали крупные капли пота, сердце колотилось бешено и неровно.

Пламя, пожирающее его плоть, поднималось выше. Робера трясло, точно в лихорадке.

– Терпи, терпи, – шептал брат Ричард. – Или она убьет тебя…

Нестерпимый жар коснулся шеи, отдающая костром щекотка пробежала по затылку. Волосы на голове зашевелились, будто под напором потока горячего воздуха.

И в тот же момент жар охватил голову целиком.

Робер перестал что-либо видеть, перед глазами колыхались столбы оранжево-алого пламени. Огонь царил внутри него, свободно пронизывая все тело, но не разрушая в нем ничего.

Он ощущал прикосновение не только к телу, но и к разуму. Нечто грубо копалось в его рассудке, бесцеремонно вытаскивая и просматривая воспоминания, даже те, о которых он сам давно забыл. Среди пламени мелькали сотни картинок, сменяющих друг друга.