Едва она договорила, как почувствовала, что ее одолевает сон. Симустафа, повинуясь тем же чарам, лег рядом с нею, не успев раздеться. Царевна крепко уснула, и джинн перенес ее во дворец халифа.

Джемаль немедля полетел к Сетель Педур Джинатиль и доложил, как были приняты ее дары, а также слова Симустафы, которыми тот выразил благодарность, сказав даже больше, чем царица надеялась услышать.

Повелительница джиннов сделалась сама на себя не похожа. С того самого мгновенья, как Симустафа очаровал царицу, душа ее терзалась неведомыми прежде желаниями. Ревность нарушила ее покой, и случившееся ее поражало. До сих пор она управляла чужими страстями, но сама оставалась им неподвластна и была равнодушна к самым прекрасным подданным Джиннистана.

«Я опустилась до любви к мужчине! — думала она. — Но Симустафа — ученик Беналаба, он образец добродетели и благоразумия, и разве кто-нибудь из мне подобных пренебрег бы благосклонностью великого Сулеймана? Даже Балкис, царица Савская, пришла к нему с далекого севера»[31]{163}.

Пока царица размышляла, Джемаль ждал ее приказаний.

— Ступай к своему хозяину, — услышал он наконец, — и, видимым и невидимым, всегда будь с ним рядом, исполняй любые его прихоти. Как только заметишь малейшее желание познакомиться со мною и выразить мне почтение, поддержи его и немедленно перенеси сюда. Границы моего царства охраняют ужасные создания, чей облик еще страшнее того, что был у тебя прежде. Я прикажу удалить этих жутких стражников и сделать так, чтобы на пути Симустафы не попалось ничего пугающего.

Джинн поклонился своей повелительнице и вернулся в покои Симустафы. Царевич лежал там, где его застало действие сонных чар. Джемаль разбудил своего господина и, приняв человеческое обличье, предложил ему раздеться и отдохнуть как подобает.

Симустафа огляделся вокруг — царевна исчезла, только роскошные дары повелительницы джиннов доказывали, что всё случившееся привиделось ему не во сне, а наяву. Он снова преисполнился признательности, тут же вспомнил о главном благодеянии Сетель Педур и захотел немедленно выразить свое почтение неземному созданию, чья доброта и могущество восхищали его безмерно. Царевич коснулся ларца, и вот уже джинн стоит перед ним в ожидании приказаний.

— Джемаль, — промолвил Симустафа, — если моя просьба не покажется дерзкой, то приказываю тебе перенести меня к ногам благодетельницы моей, царицы джиннов.

— Слушаю и повинуюсь, хозяин волшебного ларца, любимец ярчайшей Звезды Семи Морей, разделяющих землю.

Симустафа выкупался в бане, надел наряд и драгоценности, подаренные царицей, и последовал за джинном.

До царства Джиннистан путь неблизкий, хотя оно граничит с нашим миром повсюду и окружает его со всех сторон. Оно объемлет пространства, несравнимые с тем крошечным пятачком, на котором ютится род людской, но царевич индийский преодолел их за несколько минут и оказался у входа во владения Сетель Педур Джинатиль.

Царица сама вышла ему навстречу. Красота ее ослепила юношу, но он не забыл о приличиях и опустился перед нею на колени. Повелительница джиннов поспешно подняла гостя, взяла за руку и повела во дворец через сады, чьи разнообразные чудеса поражали глаз и очаровывали душу.

Сетель Педур Джинатиль наблюдала за своим гостем и радовалась необычайному волнению его.

«Пусть, о великолепнейший из смертных, — думала она, — эти красоты заставят тебя забыть всё, что ты оставил на земле!»

И вот, почти не разговаривая, они достигли водоема, украшенного тремястами шестьюдесятью шестью фигурами животных из яшмы и порфира. Каждое изваяние символизировало один из дней года, и из каждого непрерывно струились самые изысканные напитки.

Под крышей увитой розами и жасмином беседки стоял стол, а вокруг него — удобные ложа, покрытые мягчайшим мхом. Фиалки и ландыши служили ковром. Вообразите же себе, сколь роскошны были яства и убранство стола, который находился посреди такого великолепия.

Невидимые создания подносили и уносили блюда, и казалось, всё делают прекрасные руки Сетель Педур Джинатиль, которая угадывала вкусы и желания царевича и стремилась еще больше поразить его воображение.

Гость был смущен и растерян, но тут его глазам открылась новая картина: амфитеатр, располагавшийся прямо перед ним, заполнился в мгновенье ока. Шестьсот джиннов обоих полов расселись на траве, заиграла музыка, достойная царицы Джиннистана и способная околдовать любого смертного. Симустафа проникся восхищением.

— Вот удовольствия, которым мы здесь предаемся, — сказала Сетель Педур Джинатиль. — Если они радуют тебя, о мой дорогой Симустафа, то знай: сердце, которое дарит их тебе, готово неустанно заботиться о том, чтобы они беспрерывно сменяли одно другое.

Царица поднялась и направилась во дворец, переливавшийся золотом и лазурью. Она усадила своего избранника на софу и, сев рядом, обратилась к нему с такими словами:

— Дорогой царевич, недомолвки и сдержанность не для меня: я люблю тебя и желаю тебе счастья, ибо от него зависит моя жизнь. Ты был другом и учеником Беналаба, он привлек мое внимание к твоей судьбе. С самого раннего твоего детства я, не показываясь, прокладывала тебе дорогу. Благодаря мне ты завладел Ильсетильсоной, и я рада союзу вашему и ничуть не ревную. Но, увидев тебя, я прониклась чувствами нежными и неодолимыми, твои достоинства и красота сделали из повелительницы джиннов смиренную рабу любви.

— О дивная царица! — отвечал Симустафа. — Ты прекрасней всех, скромность не позволяла мне надеяться на столь славную победу. Позволь почитать тебя и служить всю оставшуюся жизнь. Тебе я обязан счастьем: я стал мужем дочери халифа. Но далее если бы любовь к ней, рожденная благодаря твоему покровительству, позволила мне отдать тебе мое сердце, я, хвала Аллаху и Его Великому Пророку, а также благодетельным заботам повелителя правоверных, мусульманин и, дорожа этим, никогда не нарушил бы святость брака.

— Мой дорогой царевич, ты искажаешь мои притязания, да и требования веры твоей не столь суровы. Я вовсе не желаю вычеркнуть Ильсетильсону из твоих мыслей, люби ее, моя доброта к ней будет не меньше моей любви к тебе. Вот и Мухаммад позволил себе иметь не одну жену{164}.

— Не мне судить деяния Пророка нашего, — возразил Симустафа. — Но когда Ильсетильсона доверилась мне, мы поклялись друг другу в верности, и священный обет наш непреложен.

— Мы не нарушим его, — не уступала царица. — Ильсетильсона не будет врагом ни тебе, ни мне, если сама позволит мне любить тебя из признательности за мои благодеяния. Одним словом, дорогой царевич, я — твоя, неужели ты откажешься поделить между мною и Ильсетильсоной свое сердце,