– Пиво? – поинтересовался Пахом.

– Квасу, – ответил Вилкас. Он устал и меньше всего сейчас хотел захмелеть и заснуть прямо посреди корчмы.

Хозяин пожал плечами и неторопливо удалился.

За соседним столом раздался взрыв хохота. Кто-то противным голосом произнес:

– Молока…

Литвин сцепил зубы и сделал вид, что ничего не услышал. Ссора и потасовка – это не то, чем следует завершить сегодняшний день.

Уплетая за обе щеки кашу, он благодарно кивнул Пахому, который принес кувшинчик с квасом и деревянную кружку.

– Смотри, как жрет! Седмицу поди голодал! – снова насмешливо и чересчур громко, явно напоказ, сказал кто-то из дружинников.

«Доедать надо и убираться… Куда угодно. На любой другой постоялый двор. Иначе…»

– Гляди не подавись! Эй, морда белобрысая, к тебе обращаюсь!

Вилкас медленно поднял взгляд.

Горбоносый чернобородый воин, чуть постарше прочих, улыбался от уха до уха и смотрел на него в упор.

– Что зенки вылупил? – обрадовался он, заметив, что привлек наконец-то внимание парня. – Голь перекатная!

Литвин, сделав над собой усилие, вернулся к еде.

– Нет, ну ты погляди на него! Чавкает, будто из голодного края! Морда литовская! Не хочет русскому человеку слова сказать…

– Может, он, того… по-русски не понимает? – протянул парень со шрамом на левой щеке чуть пониже глаза. – А, Пантелеймон?

– Ну да! Куда нам, сирым и убогим… У них и вера кафолическая, нe то что наша – православная! – поддержал его еще один – курносый, пухлощекий и румяный.

– За стол сел, лба не перекрестил… – рассуждал вслух Пантелеймон. – Чисто басурманин. Лезут и лезут на Русь Святую. С восхода солнца – татарва поганая, а с заката – немцы с литвинами да полячишки с мадьярами.

Вилкас торопливо доедал. Он предчувствовал… Да что там предчувствовал! Точно знал, что добром все это не кончится. И неизвестно еще, когда в следующий раз доведется плотно перекусить.

– Взять бы его за шкирку, да рожей поганой в кашу! – с вызовом произнес пухлощекий. – Ишь, рожа литовская – бельмами зыркает, желваки гуляют… Нахохлился, что петух драный!

– Gaidys[134]! – захохотал Пантелеймон, выказывая недюжинные знания литовской брани. – Skarmalius[135]!

Парень со шрамом вскочил, под общий гогот выбрался из-за стола. Остановился напротив Вилкаса, уперев кулаки в бока и перекатываясь с пятки на носок.

– Задай ему, Всемил! – подбодрил его пухлощекий.

– Давай, покажи этой чуди белоглазой, кто в здешних землях хозяин! – Пантелеймон скрестил руки на груди, ожидая дармового развлечения.

– Что ты молчишь, литвин бельмастый? – сквозь зубы процедил воин со шрамом. – Язык откусил от жадности? Смотри не подавись, пес! Давай я помогу…

Он протянул руку, очевидно намереваясь подбить край миски, чтобы остатки каши выплеснулись на стол и в лицо Вилкасу. Но литвин перехватил его запястье. Сдавил, дернул на себя, вывернул так, что забияка улегся животом на столешницу.

Свободной рукой Вилкас пододвинул миску с едой под нос шипящего от боли дружинника. Наклонившись, прорычал в оттопыренное ухо:

– Ты ошибся! Я – не пес, я – волк. Зато ты – sunytis snargliuotas[136]. Srutos[137]ты… Ozys nusases[138]. И ты у меня кашу эту по-собачьи жрать будешь!

Всемил дернулся, но литвин держал крепко.

Остальные дружинники вскочили. Кое-кто схватился за ножи.

– Ты что, несчастный, смерти ищешь? – Пантелеймон, горбясь, шагнул вперед.

С неожиданной прытью корчмарь выбежал между враждующими сторонами:

– Эй, эй! Только не у меня! Я драк не потерплю! Тем паче со смертоубийством!

– Ты чего, Пахом? – прищурился старший дружинник. – Ты же русский человек! Что ж ты за поганого литвина вступаешься?

– А мне все равно, кто ты – литвин, татарин или русский! Ко мне люди поесть приходят и отдохнуть! Я драк не потерплю! – упрямо повторил корчмарь.

Вилкас, радуясь неожиданной передышке, шарил свободной рукой по поясу, стараясь отцепить палицу. Особой надежды на победу в свалке он не питал. Слишком много врагов – скопом навалятся, не отмахаешься, с ног собьют и на полу запинают, а потом дорежут, как поросенка. Но двоих-троих можно успеть покалечить или убить, а это не самый плохой счет.

– Слушай, Пахом, – Пантелеймон говорил спокойно, но его соратники волновались и возбужденно перешептывались, прикидывая, как ловчее броситься на литвина, яростно стреляли глазами в его сторону. – Отойди, Пахом. Не мешай забаве. Обещаю тебе, убивать мы его не будем. Здесь… А если Всемила отпустит, то и вовсе не будем.

– Я стражу позову, – упрямился корчмарь. – Князю челобитную подам…

– А мы соберемся, и в дорогу. Ищи-свищи нас потом. Только запомни, Пахом, земля русская – тесная. Глядишь, и перестренемся. Лучше уйди в сторону.

– Не уйду.

Распростертый на столешнице Всемил снова зашевелился. Вилкас придавил его посильнее. Шепнул:

– Тихо лежи, щенок. Руку сломаю.

Ладонь уже привычно обнимала рукоять палицы.

«Жаль, друзей разыскать не успел…»

– Что ты с ним болтаешь, Пантелеймон! – воскликнул высокий широкоплечий дружинник с кулаками что твои кру́жки. – Какой он русский, коль инородцев защищает! В зубы раза, и за дело! – Он поравнялся со старшим, глянул на корчмаря сверху вниз.

Пахом попятился, но и не подумал отступать:

– Уймитесь…

– Отступись, борода! Русский ты аль нет?

– Я-то русский, а вот вы каковские? – угрюмо проговорил корчмарь. – Сами потом жалеть будете, да каяться, да горькую пить…

– Что морозишь такое, смерд? – Горбоносый дружинник сделал еще шажок вперед. Вилкас видел, что в его опущенной руке поблескивает лезвие широкого ножа.

Парень хотел предупредить Пахома, чтобы не играл с огнем. Похоже, им противостоят отъявленные головорезы, которым наплевать на совесть и правду. И наверняка они не местные – свои убоялись бы княжеского гнева, не вели бы себя столь нагло, будто не гости они, а захватчики, получившие город на разграбление…

– А ну уймитесь! – грянул сзади молодой, властный голос.

Литвин хотел оглянуться, но боялся отводить взгляд от готовых броситься на него людей.