Но от этой мысли женщина ощутила не радость, а жгучую горечь, будто ее рот внезапно наполнился желчью. Сглотнув, она поморщилась и натянула одеяло до подбородка. «Почему я расстраиваюсь? Эти двое, муж и жена, все придумали, чтобы обмануть страховщиков, и если уж она всерьез собралась в Америку, какая ей разница, будут ее здесь считать мертвой или живой? Уедет, и все, никаких последствий, разве что до смерти перепугает Давида. Странно, однако, он ни во что не посвящен. Хотя, чем меньше народу впутано в такое дело, тем ниже вероятность, что оно будет предано огласке. И все же странно. Если она его любит… Если хоть что-то к нему испытывает… Я бы так смогла? И откуда у нее уверенность, что он ее потом простит?»

Ирина лежала, свернувшись клубком под одеялом. Тело ломило от усталости, голова болела от тревожных мыслей и выпитого в ресторане вина, но сон не шел, несмотря на то что Ирина уговаривала себя выбросить из головы все лишние факты, не касавшиеся ее лично, и оставить лишь самое приятное. А именно – подробности внезапно начавшегося романа с мужчиной, который так ей нравился. «Зачем я мучаюсь? Пусть его жена на самом деле жива. Но он говорит о ней в прошедшем времени, замечательно ко мне относится и, во всяком случае, еще ничем меня не разочаровал, как грозился. По документам он вдовец. И хорошо, что он уже не будет вести такой крупный бизнес, как прежде, прекрасно, что он может заняться чем-то поскромнее. Я не буду себя чувствовать охотницей за миллионами, если приму его предложение. А он наверняка сделает предложение! Все эти его прежние разговоры о том, что он противник брака, – последствие раздоров с женой, неуравновешенной, вздорной, депрессивной… да еще и алкоголичкой. Но он слишком умен, чтобы считать всех женщин такими, а тем более меня… Почему мы не можем быть счастливы, когда кошмар рассеется?»

Но ответ на этот вопрос являлся немедленно, и женщина мгновенно мрачнела, подступивший было сон тут же бежал прочь, вспугнутый страшным видением – безвестным трупом, который охватывало жадное пламя, стирая лицо, возраст, все приметы.

«Я не смогу сказать ему „да“, остаться с ним до утра, стать его женой, пока не узнаю, кто был сожжен и похоронен под именем его супруги! Просто забыть?! Нет, я буду видеть это каждую ночь, ложась с ним в постель, глядя в его глаза, которые все время смеются, будто у него на душе нет ни одной заботы, ни единого пятна! Спросить прямо? Не смогу. Это может стать концом всего, что еще толком не началось. Молчать? Тогда я не смогу себя заставить встречаться с ним. А он будто чувствует, что я хочу о чем-то спросить, будто ждет вопроса, когда молчит, и смотрит мне в глаза так внимательно, пытливо!»

Она терзалась тревожными мыслями вплоть до рассвета, до той поры, когда темнота за окном начала сереть, превращаясь в туманный жидкий кисель, поглощающий звуки просыпающегося двора. Только тогда ей удалось ненадолго уснуть, но спустя час Ирину разбудили звонкие детские голоса в коридоре, шум воды в ванной, стрекотанье масла на раскаленной сковородке. Ольга, работавшая и в субботу, торопливо собирала детей в садик, громко ругала себя за то, что проспала, и так гремела посудой на кухне, что не услышать ее было невозможно.

Зайдя на минуту в ванную и окатив лицо холодной водой, Ирина вышла к столу, когда все уже доедали завтрак. При ее появлении сестра сперва воодушевилась, так как вознамерилась дать Ирине несколько поручений, а потом, внимательней взглянув на ее измученное лицо, встревожилась:

– Тебе опять плохо? Конечно, бегаешь по свиданиям, даже не вылечившись! Температура, наверное? А я хотела послать тебя за покупками и попросить подождать электрика. Представляешь, не работает розетка в ванной, а я страшно этого боюсь, вдруг замыкание?

– Купить я, пожалуй, кое-что смогу, – пробормотала Ирина, присаживаясь к столу и жадно придвигая к себе кружку с дымящимся кофе. – Ас электриком не выйдет. Я сейчас уезжаю.

– Да посмотри на себя! – окончательно расстроилась сестра. – Тебе надо принять парацетамол и спать весь день! Куда собралась?

– За город, ненадолго. – У Ирины болела голова, и она морщилась каждый раз, когда Ольга слишком повышала голос. – Прошу тебя, не кричи, мне нужно коечто обдумать.

– Неужели ты опять едешь в ту жуткую деревню, где сгорел дом? – Сестра присела к столу, попутно вырвав у детей пачку с шоколадным печеньем и поставив перед ними бутерброды с сыром. – Ешьте немедленно, чтобы я не слышала никаких «не хочу»…

Дружный протест близнецов потонул в гневных раскатах ее голоса. Ирина все это время сидела, закрыв глаза, безмолвно пережидая бурю и спрашивая себя, как долго она сможет жить в чужой семье. В чужой – потому что женщина никак не могла отделаться от ощущения, что является не частью кипящей здесь жизни, а лишь сторонним наблюдателем. Когда Ольге удалось настоять на своем и бутерброды были наполовину раздавлены, наполовину съедены, она торопливо вытерла детские перемазанные лица и отправила детей мыть руки в ванную. К младшей сестре она обратилась тем же гневным тоном, каким разговаривала и с детьми, будто не видела между ними особой разницы:

– Я же знаю, ты никаких советов не послушаешь. Но это просто глупо – в таком состоянии тащиться за город, да еще перед праздниками! Что на улицах творится, страшно смотреть! Кстати, где твой «жук»? Я сейчас в окно смотрела, не заметила.

– Увязла вчера в пробке, оставила его в городе, – равнодушно отмахнулась Ирина. – И я не собираюсь садиться за руль, поеду на такси, к счастью, смогу себе позволить. Слишком устала.

– Ну, тогда ничего… – смирилась Ольга, но, взглянув на часы, снова пришла в ажиотаж: – Вот, вот эти проклятые праздники, у меня просто мозги вскипают! Уже полчаса, как надо было выйти! Значит, не поможешь с электриком? Зря придет, будет ругаться, другой раз не заманишь. Купи хоть фарша в гастрономе, рядом, за углом, вечером сделаю детям котлет… И я ничего не спросила о твоем вчерашнем свидании – и времени нет! Скажи хоть – удачно?

– Более чем, – кратко ответила Ирина, втайне радуясь тому, что у Ольги цейтнот. Она боялась более подробных расспросов, как боялась собственных мыслей о дальнейшем развитии отношений с Сергеем.

«Все решится сегодня, если, конечно, я успею туда приехать до того, как все сбегут. Валентин улетает в полдень. Где, вообще, гарантия, что его самозванная „Марина“ все еще там? Но кого же еще я могу прямо спросить о той женщине, что сгорела в доме? Она должна все знать и она мне ответит – хотя бы потому, что я пригрожу выдать ее!»

Идея допросить самую главную участницу событий пришла внезапно, утром, едва Ирина открыла глаза, и женщина поразилась тому, что не додумалась до этого прежде. В самом деле, это была единственная возможность что-то узнать. Спрашивать об этом Сергея – значило многим рисковать. Валентин, со свойственной ему увертливостью, сумел бы отговориться незнанием. Но «Марина», загнанная в угол ее полной осведомленностью обо всех деталях аферы, могла бы пожертвовать последней деталью в обмен на молчание. Действительно ли она согласится молчать, несмотря на то что узнает, Ирина предпочитала не обдумывать заранее. Ей было ясно одно – она ни дня не сможет продолжать свой роман, начавшийся так бурно, если ее будут терзать мысли о безвестной жертве, выступившей разменной фигурой в этой игре.