Она. Здорово прикидывались. Колесо ты виртуозно поменял. Я сначала подумала, ты слесарь, а не артист.

Он. Актер.

Она. Да, конечно, извини! Но потом, когда ты попросил у меня телефон, я все сразу поняла. Ты мне сказал: «Назовите семь цифр,…

Он. …которые сделают мою жизнь осмысленной и счастливой!»

Она. Да, осмысленной и счастливой! Потом я ехала домой, и у меня было такое чувство… как в детстве, когда просыпаешься в день рожденья и знаешь, что под подушкой — подарок. Еще не догадываешься, какой именно, а сердце сжимается от будущей радости. Я иногда целый день ходила вокруг, медлила, не заглядывала под подушку — оттягивала миг счастья…

Он (обнимая и увлекая в альков). Ну, хватит оттягивать, давай все-таки заглянем под подушку!

Она. Не торопись! Уже скоро.

Он. Скоро?! Три месяца прошло с тех пор, как у тебя колесо спустило!

Она. Подумаешь, два месяца и двадцать восемь дней! Я вот в «Караван-сарай-дайджесте» историю прочитала. В восемнадцатом веке одной девушке, дворянке, между прочим, родители запретили выходить замуж за любимого. Так что, ты думаешь, они сделали?!

Он. Сбежали к морю? Тайком!

Она. Нет! Не сбежали. Они тайно обвенчались и целых пять лет не прикасались друг к другу, встречались лишь на балах, как чужие. Вообрази! Потом все открылось, и они, наконец, соединились. Через пять лет!

Он. Ну, в восемнадцатом веке и во Владивосток целый год ехали. А теперь — восемь часов и на месте. Если крыло у самолета не отвалится…

Она. Сашенька, возможно, я несовременная женщина, но пойми, для меня это очень серьезный шаг. Ты даже не представляешь, какой серьезный! Дело в том… Как объяснить? Видишь ли, я забыла… почти забыла, что это такое — быть с мужчиной…

Он. Как Станиславский: не верю!

Она. Не верь. Зачем мне тебя обманывать? Женщина без мужчины, разве это — достоинство? Это беда. Хотя… если женщина семь лет не знала мужчину, то по церковному закону она снова считается девственницей…

Он (с испугом). Так ты девственница?

Она (потупившись). Ну, не совсем еще… (Смотрит на часы, смеется.) Можно сказать, без пяти минут.

Он. Но за эти пять минут можно сделать оч-чень много!

Она. Не надо шутить над этим! А у тебя, наверное, с тех пор, как ты… остался один, было много… всего?

Он. «Я одинок, как ослепленный раб, что брошен умирать в ночной пустыне…» А почему ты развелась?

Она. Мы разлюбили друг друга и расстались.

Он. Понимаю! Разлюбивший мужчина хуже себя самого настолько же, насколько любящий мужчина лучше себя самого…

Она. Как хорошо ты сказал! Ты очень хорошо говоришь! Значит, ты теперь лучше себя самого?

Он. Ты сомневаешься? (Снова подталкивает ее к алькову.)

Она. Давай сначала разберем вещи!

Он. Нет!

Она. Ну, тогда давай сходим искупаемся. Смотри, какое море! Господи, это же море, ты понимаешь, море!

Он. Нет!

Она. Ну, тогда спустимся в бар и выпьем. Для храбрости.

Он. Чего ты боишься?

Она. Может быть, когда-нибудь расскажу тебе…

Он. Не бойся, я буду нежен, как облако без штанов!

Она (с вызовом). Господи, какой неугомонный! Но душ-то я с дороги хотя бы могу принять?

Он (загораживая ей дорогу в ванную комнату). А знаешь, что Наполеон писал Жозефине, когда собирался к ней в Париж?

Она. Что?

Он. Жози, не мойся, я еду!

Она. Фу! Французы вообще страшные неряхи. Я читала в «Спид-инфо», что они и парфюм-то придумали, потому что не мылись. А на Руси в это время у самого крепостного крестьянина была баня. Отвернись и замри, я хочу сделать тебе сюрприз.

Он отворачивается, она открывает чемодан, берет оттуда какой-то сверток и идет к ванной комнате.

Она (скрываясь в ванной). Отомри! Я недолго…

Он. А я пока схожу в бар. Возьму чего-нибудь для храбрости!

Она (из ванной). Ты не забыл, я люблю брют!

Он (тихо, сам себе). И она любит брют, как Нина… Надо же!

Саша несколько мгновений стоит грустный, затем заглядывает в бумажник, вздыхает и направляется к выходу. Вдруг он замечает бледную женщину в белом платье. Останавливается, потрясенный. Женщина недвижно сидит в кресле под картиной Климта, поджав под себя ноги.

Он. Ты? Здесь?!. Почему?

Нина. Ты не забыл, что я тоже любила брют! Трогательно! Даже забавно.

Он. Зачем ты пришла?

Нина. А почему бы и нет? Ты меня вспомнил — и я появилась. Я ведь, Санечка, все эти годы слежу за тобой. За каждым твоим шагом.

Он. Но этого не может быть!

Нина. Разве? Ты даже не представляешь себе, какими возможностями обладают ушедшие женщины! А эта твоя Вера — миленькая. Ноги, правда, полноваты… Неглупа, хотя немного простовата. Сколько ей?

Он. Я таких вопросов женщине не задаю!

Нина. Тебе неловко, что влюбился в мою ровесницу, а не в молодую дурочку! Кажется, она чуть-чуть похожа на меня?

Он. Ты тоже заметила?!

Нина. Конечно! Не пойму только чем? И брют ей тоже нравится…

Он. Нин, знаешь, меня прямо тряхануло, когда она первый раз сказала, что любит брют!

Нина. Это хорошо! Значит, ты меня еще не забыл. Нет, неплохой выбор. Когда ты, «ослепленный раб», спутался с этой парикмахершей, мне иногда, честное слово, хотелось вернуться и отхлестать тебя по щекам! А Вера — совсем другое дело. Но, по-моему, она от тебя что-то скрывает. Она служит? Или обобрала предыдущего мужа и отдыхает в бутиках?

Он. Служит. В фонде «Женщины без границ».

Нина. Это что-то международное?

Он. Да, очень серьезная работа. Даже борьба.

Она. За что же они борются?

Он. За права женщин.

Нина. Когда женщины начинают бороться за свои права, они сначала забывают свои обязанности, а потом и стыд. Готовить-то она умеет?

Он. Да, очень вкусно!

Нина. Смотри, не растолстей! Ну, что ж: мила, неглупа, домовита. Поздравляю! А ты все такой же: «Жози, не мойся, я еду!» Это откуда? Я забыла…