Дом словно ослеп. Стояли утренние сумерки, скрадывая четкость окружающей обстановки. Делая все серым, ровным и одинаковым.

Дом словно оглох. Не было жизни. Не тикали часы, не шумела вода, не шкварчал на плите завтрак. Только мерно гудел системный блок под столом.

Дом превратился в глухое, тусклое место без цвета и запахов. Словно болото, где все мертво, а если что-то и треснет, разрывая безжизненную тишину, то не живое, а прогнившее и надломившееся под собственным мертвым весом.

Мама была здесь. Она не спала. Сидела у стола и неподвижно смотрела в одну точку. Потом вдруг прятала лицо в ладонях и принималась раскачиваться, как сутулый, покореженный маятник.

Она сидела молча. Одна. В пустой мертвой квартире. Молча сходила с ума от боли, тоски, страха и неизвестности.

Мама вновь замерла, уронив руки на колени. Взгляд, опустошенный и страшный, опять уткнулся в одну точку. Ни звука, ни слезинки...

* * *

Володя вздрогнул и проснулся. Сердце заходилось от тоски. Ноги совсем онемели от холода. Плечо продолжало болеть. В груди царапало при каждом вздохе. Он закашлялся. Только этого еще не хватало.

Он достал телефон и посмотрел время. Без четверти восемь. Сейчас должен уйти на работу Олин папа, через полчаса мать. Тогда он сможет подняться к Ольге и перехватить ее до того, как она сама побежит на учебу. Главное – момент не упустить.

Володя выглянул из окошка детского домика и принялся следить за подъездом. Последний раз занимался подобной ерундой в детстве, когда играли с пацанами в войнушку. Хотя почему ерундой? Тогда, в детстве, все было по-настоящему. А сейчас, хоть и выглядело фантастикой... Володя тряхнул головой. К черту такие мысли. Лучше думать о чем-нибудь другом. О чем угодно.

Перед глазами возникло последнее видение. Первый раз за все время он видел картинку не из прошлого, а из настоящего. Прошлым увиденное быть не могло. В прошлом дом жил. И был папа. Будущим тоже не могло. Володя знал, что станет делать, и был уверен, что в будущем в этой квартире маме не придется сходить с ума от горя и одиночества. Мамы там не будет. Никогда.

А планы его теперь никто не нарушит, разве что его самого убьют. По-другому не остановить.

Хлопнула дверь подъезда. Володя увидел Михаила Евгеньевича, Олиного папу. В мохнатой ушастой шапке и очках, с суровым видом. По нему можно было сверять часы. И обычно, когда Володя видел его, сразу же возникало желание вытянуться и проверить, все ли с твоей одеждой в порядке.

Отец Ольги был человеком неплохим, но на любое существо мужского пола, появляющееся рядом с дочерью, смотрел как на потенциального врага и мгновенно начинал искать, к чему придраться. Однажды Володя, придя в дом, не поздоровался с ним. И хотя отец Оли висел в это время на телефоне, это не помешало ему надолго затаить обиду.

Володя улыбнулся воспоминанию. Сейчас обиды Михаила Евгеньевича его не волновали.

Олин отец уселся в машину и укатил.

Мама Оли вышла немного позже обычного.

Проводив взглядом спину потенциальной тещи, Володя на полусогнутых вылез из убежища. С трудом распрямил спину, расправил плечи. Болело все. Ноги и руки потеряли чувствительность. Лицо перекосило от холода. Володя чертыхнулся и понял, что заиндевевшие губы тоже слушаются плохо.

Огляделся. Никаких признаков слежки видно не было. Вообще никого постороннего, ни знакомого, ни незнакомого, он не обнаружил. Интересно, что происходит? Лейла взяла тайм-аут? Или тоже где-нибудь разбилась посреди ночи? А может, выясняет отношения со своими лысыми парнями?

Так или иначе, сомнительно, что они опустят руки после того, что уже произошло. Значит, их появление – дело времени. И надо использовать это время.

Володя поспешил к подъезду, натыкал непослушным пальцем код и вошел внутрь. Проигнорировав лифт, поднялся по лестнице. Позвонил в дверь. Раз, другой. На третий открыли. Оля уже собиралась выходить. На ней был шарф, шапка и один сапог. Второй сапог обуть она не успела и выскочила на лестницу, скособочившись – одна нога на шпильке, вторая в тапке.

– Вовка, – выдохнула Оля. – А с лицом что?

– Ерунда, – улыбнулся он. – На машине неудачно прокатился. У тебя горячая вода и чай есть?

* * *

Объяснять он ничего не стал, только дал понять, что учиться она сегодня не идет. Залез в ванну, чего никогда раньше тут не делал, и долго стоял под душем.

После душа почувствовал себя лучше. Усталость ушла, боль немного отступила, к пальцам вернулась чувствительность. Володя порадовался, что не успел, кажется, ничего себе отморозить.

Выбравшись из ванны, растерся мохнатым полотенцем, с долей брезгливости натянул на себя промерзшую одежду. Вернулось ощущение жестокой реальности.

Володя повесил полотенце, включил воду и достал мобильник.

– Алле, – сонно пробормотала трубка голосом Потапкина.

– Привет, – поздоровался Володя. – Это Володя.

– Какой Володя? Вовка, ты, что ли?

– Да. Ты еще спишь?

– Считай, что уже не сплю, – безвременно разбуженный Андрюха явно приходил в себя. – Я, наверное, к третьей паре подъеду, потрещим. Или у тебя чего-то срочное?

– Мне нужна помощь, Андрей, – сказал Володя. – И кроме тебя обратиться не к кому.

– Что случилось?

Володя задумался на секунду. Не объяснять же сейчас все по телефону. Да и вообще все объяснять Андрею не надо. Ради его же блага. А уместить все это в одну фразу, чтобы не возникло лишних вопросов...

– У меня вчера папу убили, – тихо сказал он.

– Ох, ни х...

– И мне надо уехать на время, – продолжил Володя. – Остальное расскажу, но не по телефону.

Вводная сработала. Потапкин слушал внимательно, не перебивая. Пару раз крякнул, один раз присвистнул, но больше ничем своей реакции не выдал.

– Это все? – спросил, когда Володя закончил.

– Все.

– Шпионский боевик напоминает, – сказал Андрей. – Ладно. К обеду буду.

– Спасибо, – поблагодарил Володя.

– Было бы за что. Я вот искал повод в универ не ходить сегодня и никак не находил, а ты мне его сам подсунул и еще спасибо говоришь, – нарочито бодро сообщил Андрей и добавил дежурные, но искренние слова: – Ты держись там.

– Держусь, – бросил Володя и отключил телефон.

Держись. «Хорошее» утешение для того, кто растворился в своем горе и ждет от мира сочувствия. Володя понял вдруг удивительно ясно, что сочувствие ему не требуется. И поддержка не нужна. Внутри все как пересохло. Боль и тоска оставались, но прятались где-то очень глубоко. Он не мог сейчас скорбеть. На это не было ни сил, ни времени. Надо было спасать то, что осталось.

Прав был папа. Нельзя жить прошлым. Помнить нужно, но жить надо живым, а не умершим. Потому что, растворившись в ушедшем, легко потерять то, что осталось.