По утреннему шоссе ехали редкие машины. Основная масса москвичей еще только разлепляла глаза, а то и вовсе досматривала последние сны под тиканье безжалостных, неумолимых будильников.

Впрочем, даже если бы уже рассвело окончательно и дорогу забили автомобили, вряд ли кто-то из водителей обратил бы внимание на облезлую хромую собаку, что трусила по обочине, печально глядя перед собой и держа в зубах набитый полиэтиленовый пакет.

Но вот что странно: лопоухой дворнягой заинтересовались из шикарной спортивной иномарки.

Иномарка притормозила и поехала медленно, катя вровень с собакой. Собака недовольно и недоверчиво косила на машину глазом. Так они двигались с минуту, затем остановились синхронно, как по команде.

Дверца распахнулась. Женщина, сидевшая за рулем, перегнулась через пассажирское сиденье и, высунувшись наружу, позвала:

– Ну, иди сюда.

Собака сделала несколько неторопливых шагов вперед, словно размышляла, стоит ли связываться.

– Ну не дуйся, – заговорила женщина, как со старым знакомым. – Залезай. И чего ты бродишь в этом облике?

– Грррр, – утробно выдал пес.

– Перестань, – продолжала уговаривать женщина. – Подумаешь, толкнули его. Не сильно я тебя и пихнула.

Собака снова тихо взрыкнула.

– Я куплю тебе новую машину, – пообещала женщина. – Мне нужна всего лишь небольшая услуга.

– Грррр, – повторил пес и показал зубы.

– Я заплачу.

Собака отвернулась и, кажется, собралась уходить.

– Я заплачу втрое сверх обычного. И новую тачку тебе подгонят к бару сегодня вечером.

Дворняга остановилась, постояла в раздумьях, словно взвешивала все «за» и «против».

– Залезай в машину, не лето. Салон промерзнет, – поторопила женщина, отстраняясь.

Пес подошел к автомобилю и словно питомец Куклачева сиганул внутрь.

Если бы кто-то наблюдал эту сцену со стороны, то заметил бы, что на переднем сиденье, справа от водителя, куда только-только запрыгнула собака, оказался голый вихрастый мужчина с поцарапанной физиономией.

– Чего надо? – недовольно поинтересовался Тинек, вытаскивая из пакета шмотки. – Опять за твоим безумным отпрыском следить?

А потом дверца захлопнулась, и машина покатила дальше.

* * *

Володя устроился на детской площадке напротив Олиного подъезда.. Он залез в деревянный домик и промерз там полночи, но зато заметить его здесь не мог никто, а он видел все, что происходит возле дома.

Маме он позвонил еще среди ночи. Она не спала, и от ее голоса у Володи защемило сердце. В нем было все: боль от потери мужа и злость на сына, который в такой момент убежал куда-то, и страх за него, и жалость к нему и его страданиям.

Володя попытался придать голосу твердость, но вышло кое-как.

– Мама, это я.

– Ты где?

– Со мной все в порядке, – тихо сказал он. – Я буду утром.

– Тебе не кажется, что сейчас стоило быть дома? – Володя сглотнул подступивший к горлу ком. Хотелось пожалеть, утешить, приехать к ней прямо сейчас. Хотелось говорить с ней. И плакать хотелось от боли и жалости.

«Не сейчас», – одернул он себя.

Теперь, когда нет папы, стержнем должен быть он. Решать должен он. И терпеть должен тоже он. Даже если очень хочется мягкости. Бывают случаи, когда она невозможна, излишня, губительна. Потому что он стержень. И либо все крепится вокруг него, либо все развалится. Семья – живое существо, а любое живое существо не может жить бесхребетным. Существовать может, прозябать, пресмыкаться, но не жить.

– Я буду утром, – твердо повторил он. – И все расскажу. Но ты должна обещать мне...

Володя замолчал.

– Что? – устало произнесла трубка.

– До утра ты никуда не выйдешь из дома. Ты одна?

– Одна, – непонимающе ответила мама.

– Хорошо. Никому не открывай. Никому, понимаешь? Даже если там будет милиция. Даже если ты в глазок увидишь меня. Даже если я буду умолять меня впустить, истекать кровью и говорить, что за мной гонятся бандиты. Никому.

– Володя, что... – начала мама, но он оборвал:

– Ни-ко-му. У меня есть ключ, я войду сам. Пока я не приду, лучше вообще не подходи к двери.

– Что происходит? – спросила мама с еще большей тревогой.

– Я все расскажу утром, – пообещал Володя. – Только заклинаю, никому не открывай!

И он отключил телефон.

Под утро совсем приморозило. Володе было холодно. Плечо распухло и болело, постоянно хотелось чесать посеченное стеклами лицо. Ныли пострадавшие ребра.

Неплохо было бы подвигаться, разогнать застывающую кровь. Но выйти из своего убежища раньше времени он опасался, а внутри детского домика было не развернуться.

Володя поприседал, но теплее не стало. Только замерзшие мышцы охотно отозвались болью. Надо было бутылку водки, что ли, с собой прихватить. Да нет, тогда бы не досидел до утра.

Рассвело. По двору заскребли лопатами дворники в оранжевом, по большей части гости из теплых краев. Москвичи никогда не стремились самостоятельно чистить улицы, словно были выше этого. Притом всегда пренебрежительно относились к тем, кто убирал за ними мусор, и гнусили про «понаехали».

Всякий раз, думая об этом, Володя злился на земляков. Но сейчас мысли были далеко от всех бытовых перипетий. Под мерный шорох лопат он начал клевать носом. Веки стали свинцовыми, мысли улетели куда-то.

Ну нет... Не спать! Еще замерзнуть не хватало.

Он встал, присел раз-другой и вернулся на место – на крохотную скамеечку, а вернее, доску, пришитую на двух кронштейнах к стенке домушки. Показалось, что стало легче. Он даже почувствовал себя проснувшимся. Тело продолжало ныть.

Володя привалился здоровым плечом к стенке. Прислушался к ощущениям.

«Шварк, шварк, шварк», – мерно пели лопаты.

* * *

Ноги замерзли. Пальцы уже почти ничего не чувствовали.

«Шварк, шварк, шварк-шварк. Шварк, шварк, шварк-шварк...»

Через двор побежали первые граждане, спешащие на работу. У скамейки постоял мужик с сигаретой. Невыспавшийся, ежащийся, он смотрел, как его собака, молодой дурной бигль, помечает чахлые деревца и детские лесенки, горки, качели. Периодически глядел на скамейку, но так и не решился сесть.

«Шварк, шварк, шварк-шварк...»

А потом вместо мыслей понесся какой-то неконтролируемый поток сознания, и Володя отключился.

* * *

...В квартире было пусто. Нет, мебель осталась на прежних местах. Висели в коридоре папины миниатюрки с изображением исторических событий и портретики давно почивших, но сохранившихся в памяти потомков деятелей. Даже компьютер работал в Володиной комнате, хоть родители и злились, что не выключает, а только монитор гасит. Все было на месте. Но в каждом из этих мест чего-то не хватало.