Председатель Совета Министров карамельку принять не мог. Не обо всем можно было говорить открыто и не все можно было сокрыть. Чехарда между Первой и Второй Думой продолжалась; назревала и Третья, может, уже по другому избирательному закону. Но что это значит? Таись до времени, все планы не раскрывай! Но ведь кто-то же должен исполнять твои прожекты? Этот кто-то хочет понять: чего требует неистовый реформатор?

Так был заведен «Секретный журнал» Совета Министров; именно там, «по секрету», Столыпин открыто изложил свои мысли:

«Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец… Но столь же неисчислимы были бы по огромной важности своей последствия неудачи этой попытки правительства осуществить на сотнях тысяч десятин принятые им начала землеустройства. Такая неудача на многие годы дискредитировала бы, а может быть, окончательно похоронила бы все землеустроительные мероприятия правительства, являющиеся ныне, можно сказать, центром и как бы осью всей нашей внутренней политики. Неуспех вызвал бы всеобщее ликование в лагере социалистов и революционеров и страшно поднял бы престиж их в глазах крестьян».

Он был одинок как никогда. И часто задавал себе вопрос: «А зачем тебе все это?!»

Право, были причины для такого самоедства. Когда стало очевидным, что ему с такой семьей просто не выжить как частному лицу на Аптекарском, Елагинском, Васильевском или ином петербургском острове, он принял предложение государя. Теперь семья поселилась в Зимнем дворце. Где всего лишь сто с небольшим лет назад царствовала – и не только в России, но и на балах – ничем не приметная немка Фике, ставшая Екатериной Великой, – теперь прозябала его семья. Да, да – прозябала! Даже в летние и предосенние дни. Дворец был слишком велик. Здесь можно было прекрасно царствовать, но жить?.. Неглуп был Николай II, что предпочел укромное Царское Село. А он, помещик по натуре, привыкший к широким раздольям, должен был довольствоваться пускай тоже широкими, но все же ограниченными залами пустого дворца. Помимо его министерских распоряжений Николай II отдал и свои, не менее строгие, приказы. Зимний, как и все принадлежавшее царской семье, управлялся собственным Министерством двора. Всюду стража, часовые, даже не подвластные ему, министру внутренних дел. Ведомство барона Фредерикса. Часовые. Перекличка. Стук прикладов в знак приветствия. Примкнутые штыки. Полнейшее безмолвие…

– Ты, братец, откуда?

Стук приклада.

– С Рязанщины? Может, с Саратовщины?

Молчание.

Часовой едва ли и знает, кто перед ним. Знать ему не положено. Его дело – никого не пущать. Без личного приказа командира, то есть разводящего. А тому – без приказа другого командира. И так далее, до барона Фредерикса. Смешно сказать, но на первых порах министру внутренних дел приходилось заявлять свои права, пока Фредерикс не разорвал эту замкнутую цепочку. Поселяя его сюда, старый лихой кавалергард в подпитии саблей рубанул по чьей-то мраморной голове – искры посыпались! Удовлетворенный барон темляком ткнул себе в грудь:

– Первое дело – государь! Другое дело – государыня! Третье дело – вы, мой любимый Петр Аркадьевич… дайте я по-старчески почеломкаю! Не оскорбляет третья честь?..

– Что вы, барон! Как можно сравнивать?!

– Да ведь приходится. Наше дело подчиненное.

Умный кавалергард. Вот такой и должен быть при дворцовом министерстве…

Мерные шаги по бесконечным анфиладам дворца. Он не может сейчас, как раньше, появиться на улицах города – высочайше запрещено. Он не может сесть в пролетку, да хоть и в закрытую карету, и всей семьей прокатиться на взморье. Государь лично заботился о нем. Он доверяет бесстрашию министра внутренних дел, за которым охотится вся эсеровская банда и у которого были уже убиты три предшественника. Сколько ни вешай – как грибы растут. Пожалуй, и сам Борис Савинков уже не может уследить за всеми своими браунингами.

Может, и ему в карман камергерского мундира сунуть револьверишко?..

Столыпин проходил сейчас, в домашнем сюртуке, мимо череды царственных портретов и мысленно насмехался над своим положением. Ничего не скажешь, полицейский министр! По царскому велению гулять ему разрешено по бесконечным анфиладам дворца да и по крыше. Там его встречал Черный рыцарь, так называли эту скульптуру служители дворца, так называл и он. В лунной ночи доспехи сверкали неотразимо, непробиваемо! Но, Черный рыцарь, тогда не было винтовок Мосина и немецких браунингов, тем более пушек и бомб. Что защитит тебя сейчас, выйдя на Невский проспект? Трусость в природе человека, она защищает лучше твоих лат, о, Черный рыцарь!.. Не советуем тебе выходить на Невский, да хоть и в дворцовый садик. Видишь, министру воспрещен вход даже в этот малый городской лесок. Гуляй по крыше, а коли надоест, спустись вниз и созерцай надоевшие портреты. Без коня стременного, на лесенке-стремянке.

Ну, можно и с пола, если глаз в полутьме достает. Электричество-то даже для царей еще дорого – малюсенькие, дежурные лампочки от сквозняков пошатываются.

Все равно – зри на своих предков!

Анфилады, освещенные редкими дежурными лампочками. В самом деле, для кого палить дорогое электричество? В полную меру оно освещает только жилые комнаты, а много ли их? Больше десятка не требуется даже для такой большой семьи. Такова нынче жизнь. Судари-государи.

Петр, само собой – Великий?

Екатерина – тоже Великая?..

Павел?..

Александр?..

Один, другой, третий?..

Столыпин остановился все-таки у первого. Что-то родственное кольнуло душу. Никакого отношения к императорской семье это не имело. Тот, троюродный, Александр был адъютантом Суворова, а вот его брат Аркадий, тоже в троюродном родстве, оказался сподвижником и другом великого и наивного Сперанского. Где ж он?.. Портрета Сперанского в галереях не оказалось. Русские правители давали своим лучшим людям ровно столько свободы, чтобы показать: вот, мол, мы!.. А потом отбрасывали их в сторону царской ногой. Сперанский и его сподвижники стали невольными провокаторами в среде нарождающихся декабристов. Они распалили конституционные искры, а дальше что?.. Сперанского потом сунули в следственную комиссию, чтобы он плакал при допросах своих политических воспитанников. Аркадию Столыпину предоставили право спиваться в помещичьем захолустье…

Неужели то судьба всех реформаторов?..

Император Александр столь же легко отказался от реформ, сколь легко их начал. Разве Николай крепче духом, чем его царственный предок?

Тускло светили дежурные лампочки. Да и зачем здесь яркие люстры? Для одиночных часовых? Для одиночно вышагивающего премьера, по сути, заключенного?

Он только что вышел из детской спальни, превращенной в спальню семейную. Наташа не могла оставаться одна, даже в присутствии нянюшек и гувернанток. Мама-Оля неизменно спала рядом. В дочкиной голове плутали самые черные мысли. Не дальше получаса отец слышал ее вопрос: